что же в конце концов я на самом деле чувствую в этом месте.
— Странные, это еще мягко сказано, — усмехнулся охранник.
Ступая по коридору четвертого этажа, я стал ощущать, что мои конечности внезапно стали ватными, мне было очень сложно сконцентрироваться на ощущениях физического тела, оно словно начало растворяться среди этого бесчисленного множества запертых дверей, ведущих к самым темным закоулкам нашей бессмертной души.
— Вот ваша палата, сэр, — произнес охранник, когда мы остановились у одной из закрытых дверей, расположенных по правую сторону коридора.
— Хорошо, Боб, я останусь в палате, а вы возвращайтесь на пост, а в назначенное время встретимся у черного входа, — ответил я, бесшумно похлопав Боба по плечу.
Охранник отодвинул засов, и я вошел в пустующую палату. Внутри помещение выглядело совсем не так, как я ожидал, даже более того, я рассчитывал увидеть какое-то специализированное место, ориентированное на безопасность и внутреннее успокоение человека. Но здесь все было совсем иначе, оно было таким же мрачным и суровым, как коридор четвертого этажа, хотя, пожалуй, нет, оно было в разы хуже, намного хуже. Здесь не было никаких белых обитых стен, никаких мягких перин, вообще ничего подобного здесь не было. Вместо этого на меня смотрел серый твердый бетон, зловещее окно с решеткой и старая металлическая кровать, приближаться к которой совсем не хотелось. Больше в палате не было ровным счетом ничего, лишь голый пол, потолок с одинокой лампочкой и сдавливающие со всех сторон стены. Замечательно, мне предстоит пробыть в этих условиях более пяти часов, а это уже серьезный вызов, на который я бы просто так, даже ради какого-нибудь эксперимента, никогда бы не решился. Не удивительно, что пациенты, содержащиеся здесь, не выздоравливают, мне самому придется очень сильно постараться, чтобы за несколько часов не сойти с ума. А как может уже заведомо больной человек прийти в норму, если его окружает подобная атмосфера, единственная цель которой заключается лишь в том, чтобы поскорее его сожрать. Но пути назад нет, поэтому будем играть дальше. Я ведь здесь не просто так, у меня есть глобальная цель, которая и поможет в этих суровых условиях сохранить рассудок в полной чистоте и здравии. Делать мне было нечего, поэтому я удобно расположился рядом с дверью палаты и стал фокусироваться на внешнем шуме, рассчитывая услышать какие-нибудь шаги, шорохи или разговоры, которые позволят мне идентифицировать разгуливающего по больнице больного. Того которого местные пациенты называют «Волшебником» или «Сказочником». А вдруг он не выходит каждую ночь? Может он выглядывает из палаты лишь иногда, когда ему скучно, а сегодня совсем не тот день, — пронеслось у меня в голове. Что ты здесь делаешь, Джереми? Чем ты занимаешься? — возникли следующие вопросы. Вообще меня уже начинает тянуть в сон, так хочется закрыть глаза на пару минут, чтобы позволить себе немного подремать. Ведь у меня есть на это время. — Ты что, Джереми? Ты же можешь все упустить? — я попытался взбодрить себя. Так, если Волшебник никуда не выйдет, то мне самому надо идти к нему. Но я не знаю в какой он палате, и в палате ли вообще, но сидеть и дожидаться его мне будет очень тяжело. Поэтому попробую прогуляться по коридору и посмотреть, может на дверях палат есть какие-то имена или обозначения, которые дадут мне любую подсказку. Я с боем поднялся, отогнав от себя остатки сонного состояния и подошел к двери, на которую стал медленно и аккуратно надавливать рукой, дабы не создавать лишнего шума. Вот только дверь почему-то не двигалась. «Что за черт?» — прошептал я. Я стал давить сильнее, но толку не было, дверь явно была заперта снаружи. Как так? Что же это происходит? Боб решил подставить меня? Или случайно на автомате задвинул засов на двери, когда я зашел внутрь? — вопросы стали крутиться у меня в голове. Представляю реакцию профессора, когда ему покажут меня, сидящего в палате для больных, расположенной на запретной территории четвертого этажа. Да, он на меня дико рассердится, даже более того, он придет в ярость и со скандалом выставит меня за дверь. Вот только зачем это делать со мной, кому я мог так насолить? Может доктор Шульц, он меня явно невзлюбил, считает меня слишком умным, и его дико раздражает тот факт, что я легко нахожу общий язык с другими пациентами, в то время, когда его вообще мало кто желает слушать. Это зависть, профессиональная зависть, я видел это в его глазах, когда профессор радовался моему взаимодействию с его подопечными. У мистера Шульца, в этот момент, во взгляде читалось явное недовольство и негодование, вызванное появлением в их клинике подобного экземпляра. Я более чем уверен, что Генрих Шульц увидел то, как я разговаривал с охранником Бобом на парковке, после чего решил все выведать. Изначально Боб молчал, но потом он надавил на него как следует, а может и подкупил, уж не знаю каким методом он пользовался, но Боб по итогу все ему выложил, а он и задумал, как все это провернуть, проучив меня как следует. А потом он приведет профессора, ткнет в меня пальцем и скажет: «Смотрите, доктор Говард, кто нам попался. А я ведь вам говорил, что ему нельзя доверять! Он явился сюда отнюдь не с благородной целью, он пришел сюда для того, чтобы все разузнать и вынюхать, вы же помните, как он интересовался у вас о назначении четвертого этажа, как расспрашивал вас о нем, как жаждал что-нибудь выведать! Он просто ничтожный шпион, вот и все!». В моей голове крутился образ довольного Генриха Шульца, доктора, который смог изловить наивного Джереми Смита, наказав его таким унизительным способом. А если нет? А если все-таки доктор Шульц здесь не причем, а это личная месть Боба? Нет, исключено, зачем ему это. Если только он не вступил в сговор с Робом Джефферсоном, придумав загадочную историю, которая бы удобно дополняла друг друга, создавая некую единую суть, на которую я, Джереми, наивно купился, так как мгновенно сопоставил два разных случая, абсолютно между собой не связанных, да еще и представленных так умно, с совершенно разных ракурсов, тем самым развеяв все возможные сомнения на счет ее правдивости. Но есть ли какая-то связь между этими двумя лицами? Знакомы ли они между собой? А если и знакомы, то какую цель они преследуют, заманивая меня в свои чудовищные сети? А может не меня одного? И тут я вспомнил то, о чем мне рассказывал Оливер, о том, что здесь