возникать у меня перед глазами, такие холодные, мрачные и безжизненные. Я так сильно испугался, что чуть не умер от сердечного приступа. Это было ужасное эмоциональное потрясение. После которого я стал постоянно видеть их, они стали приходить ко мне по ночам, в сумерках, всегда в то время, когда тьма начинала окутывать город. Поэтому я боялся оставаться в темноте, включал лампочку и спал со светом, и всегда подскакивал, если слышал внезапный шорох или какая-то тень вдруг прошмыгивала рядом, — рассказал Роб, по лицу которого было видно, что подобные воспоминания пугают его, заставляя вновь переживать те тяжелые эмоциональные потрясения.
— Зато ты нашел способ скрыться от них, свет пресекал их попадание в твой дом, это же отличное решение, — я пытался найти хоть что-то позитивное во всем происходящем с моим собеседником.
— К сожалению, не на долго. Позднее я стал задаваться вопросом, а почему они приходят только ночью, ведь вряд ли это связано с той глупостью, что они якобы боятся света и прочее. Так вот, после того как я стал осознавать абсурдность этого стереотипа, они внезапно стали посещать меня и в дневное время и утром, всегда, будь у меня дома темно или во всю светит яркий свет. Теперь им стало абсолютно безразлично, они стали приходить ко мне в любое время, когда им заблагорассудится. А я, я ничего не мог с этим поделать.
— Роб, ведь ты сам разрешил им появиться, когда потерял веру в действенность света. Получается, что твой разум сам допустил их появление, а они и повиновались ему. Уж не служит ли это неопровержимым доказательством того, что эти видения являются игрой твоего собственного ума? — радостно воскликнул я.
— Мистер, Джереми, вероятно, оно и так, вот только я не знаю, что мне делать с этой информацией, то, что их рисует мой разум, не дает мне никакого освобождения от них, и уж тем более не дает мне чувство безопасности и защищенности от пробуждающегося страха.
— Тогда скажи мне, Роб, что происходило в твоей жизни такого необычного, после чего все это началось, может ты испытал какое-то тяжелое потрясение, которое вызвало у тебя эти ведения? Что-то же должно было с тобой случится? — спросил я, надеясь получить хоть какую-нибудь зацепку. Мне очень не хотелось верить в то, что случай мистера Джефферсона не имеет никакого выхода. Точно должно быть какое-то решение, ничто не возникает на ровном месте, со временем я ясно начал осознавать это. Но что же произошло с этим парнем, почему он стал лицезреть столь страшные и пугающие вещи, на это у меня пока не было ответа.
— Я не знаю, мистер Джереми, ничего такого в моей жизни не было, — грустно пожал плечами Роб.
— Ты в этом уверен, Роб? Ничего шокирующего? Никакой затяжной депрессии? Никаких семейных конфликтов и жизненных потерь? — удивился я.
— Нет, ничего подобного, даже более того, те годы для меня были самыми счастливыми, я был целостен и гармоничен, был доволен собой и качеством своей жизни, тогда я понимал, что все делаю абсолютно правильно. Мне нечего скрывать, честно, со мной не происходило ничего из того, что могло бы ударить по моей психике, да еще так, чтобы я ощутил себя законченным шизофреником, — задумчиво произнес мистер Джефферсон слегка усмехнувшись.
— Ну ничего я раскрою эту тайну, мне лишь потребуется на это немного времени. Держись, Роб, мы доберемся до истины, — попытался я обнадежить собеседника.
— Странный вы все-таки человек, мистер Джереми, вроде врач, хоть и не психиатр, но методы ваши совсем не схожи с тем, как действуют здешние врачи, которые считают мое заболевание шизофренией, медленно и уверенно развивающейся в моей голове. Болезнь, которая в один прекрасный момент, независимо от каких-либо внешних событий, либо от едва заметных воздействий, вдруг явила себя миру, открыв научному обществу еще одного душевнобольного. А вы, вроде пришли сюда как писатель, а на деле пытаетесь помочь своему собеседнику. Почему, Джереми? Ведь это не ради книги? Что или кто движет вами? — собеседник внимательно посмотрел в мои глаза.
— Мной движет человек, Роб, — ответил я, глядя в глаза мистеру Джефферсону.
После разговора с моим последним пациентом, которого вывел из кабинета доктор Генрих Шульц, я открыл свою записную книжку и начал фиксировать всю информацию, полученную сегодня в процессе разговора, а также все мысли, возникающие у меня в голове касательно всего происходящего. Я старался не делать никаких записей во время общения с пациентами, чтобы не отвлекаться и не смущать их подобными действиями. Диалог складывается намного легче и естественнее, если мы разговариваем как приятели или товарищи, спокойно и непринужденно, без использования каких-либо сторонних аксессуаров, которые могли бы вызывать ненужную ассоциацию у собеседника. Ведь именно записи делает врач, когда общается с пациентом, чтобы на основе полученной информации поставить диагноз и завести медицинскую карту, либо это делает медсестра, записывающая за пациентом, пока тот увлеченно беседует с доктором. Я старался все представить так, словно мы встретились не в психиатрической клинике, а где-то в гостях, парке или кафе, чтобы мой собеседник чувствовал себя спокойно и уверенно, чтобы он мог, наконец, переключиться и отдохнуть от режущих глаза больничных стен. После того, как были сделаны все необходимые записи по мистеру Джефферсону, я пересел в его кресло. Не знаю зачем я сделал это, но мне казалось, что на этом месте у меня будет больше шансов разобраться в его проблеме. Будто я смогу глубже понять его самого. Я еще раз открыл книгу и полистал странички с сегодняшними записями, словно пытаясь найти там хоть какую-то подсказку. Элизабет Шифер, Оливер Блэнкс, Роб Джефферсон — три человека, чьи судьбы до недавнего времени были мне абсолютно безразличны. Я искал матерых психов, которые скрасят страницы моего будущего романа о безумии. Потом я выбрал людей, показавшихся мне наиболее интересными, а что же теперь, я проникся их жизнью, их взглядами и их проблемами, теперь я думаю не о том, чтобы написать книгу, а о том, чтобы помочь этим несчастным вновь обрести свободу. Но не от стен этой больницы, как говорил Роб, а от того, что находится у них в голове. То, от чего ты никогда не сбежишь, как бы далеко ты не бежал. Но ради чего все затевалось? Ради встречи с неким безумцем, потом ради книги, а теперь ради помощи другим. Я шел спасать себя, но уже совсем позабыл об этом, так как встретился с болью тех, кому спасение сейчас важнее, чем мне. У меня еще есть