арабов, позорящих в своих песках советские танки и оружие. А разведка со-
общает о планах американского ядерного нападения на Советский Союз, на
страны Варшавского пакта. Одно к одному!
Мировой империализм берет курс на разложение социалистических
государств изнутри. Начинают с Чехословакии – центр Европы, экономиче-
ски развитая страна, с большими демократическими и культурными тради-
циями. Сами чехи дали Западу повод для надежд; во власти много социал-
демократов, представителей других партий, им не нравится, что страна без-
думно копирует советский опыт в управлении, культуре, образовании. Ком-
мунисты признали несостоятельность Новотного, выдвинули в руководство
новых людей. В частности, молодого Дубчека; он казался «своим», воспиты-
вался в СССР. Но на вершине чехословацкой власти еще оставались Кригель,
Смрковский, Цисарж и другие, люди старшего поколения, резкие в суждени-
ях, часто упрямые, кремлевским идеологам неприятные.
«Под флагом критики деформаций прошлого в Чехословакии шло
внедрение антисоциалистических лозунгов. Газеты писали не все, но из за-
крытых источников мы представляли, что чехи думают. Верх брали силы,
утверждавшие, что советский опыт ошибочен и надо ориентироваться на
Запад. Это при том, что мы еще при Хрущеве признали право каждой партии,
каждой страны на собственный путь. Об этом знали югославы, мы никому и
ничего не хотели навязывать. В этой обстановке, когда со всех сторон давят,
единственное наше желание было – сплотиться, выдержать, не допустить
войну, всем уцелеть. А если потребуется, дать совместный отпор.
Именно в это время в Чехословакии поднимается активная антисовет-
ская кампания, руководство партии выпускает из рук средства массовой ин-
формации. Дубчек 1968 года, в силу своего характера, как человек бесхре-
бетный, превращается в чехословацкого Керенского, каким тот был в фев-
ральскую революцию 1917 года в России. Мы должны были что-то делать…»
Мазуров напряженно смотрит на Янину Стефановну, сидящую на краю
постели, словно впервые объясняет ей и самому себе, как он оказался в эпи-
центре событий, которые на склоне лет можно понимать, но не приходится
гордиться.
«Я не люблю сослагательного наклонения, но предположим, что в Чехо-
словакии возникает буржуазная республика, она выходит из Варшавского
договора, допускает к себе немцев, а ФРГ, вопреки Потсдамским соглашени-
ям, уже вооружена до зубов. За ними двинутся американцы, и наши армии
будут стоять друг против друга не у Карловых Вар, а под Львовом. Это было
для нас недопустимо. Опасная обстановка, честно вам скажу. Мы уже знали,
куда и сколько бомб на нас предполагают бросить, у нас для ответа столько
не было. Мы могли устрашать, кое-что сбросить на них, но разве столько?
Надо было все это пресечь и наглухо закрыть границы стран Варшавского
договора» 2.
Взглянув на часы, Янина Стефановна принесла мужу таблетки, он при-
нял, отдышался, заговорил снова. Брежнев ему рассказывал о встрече с чехо-
словацкой делегацией в Дрездене. «Когда Дубчеку напоминали об обяза-
тельствах проводить согласованную политику, в ответ слышали: “Да вы что,
у нас все в порядке, мало ли о чем пишет молодежь…” Чехословацкие дипло-
маты поговаривали о выходе из Варшавского договора, на беспокойства из
Москвы – никакого внимания. В июле началась чехарда в правительстве. Из
39 членов правительства заменили 29 человек; приходят новые люди, среди
них социал-демократы. Открываются границы с Австрией и ФРГ, оттуда су-
детские немцы устремляются в Чехословакию. В июле в Карловых Варах от-
дыхает Косыгин. Видит, там вакханалия. Буквально фашисты по улицам рас-
хаживают, горланят: “Это не Карловы Вары. Это Карлсбад! Пусть русские уй-
дут!”. Косыгин прекращает отпуск и возвращается в Москву. Товарищи, го-
ворит, это не журналисты, не дипломаты пишут, я своими глазами это видел.
Надо что-то делать!»
Решили собраться еще раз в Варшаве. Лидеры блока согласились, чехо-
словаки отказались. На варшавской встрече выработали совместное письмо,
указали на действия чехословацких контрреволюционных организаций.
Дубчек письмо скрыл, никому не показал. Наши снова ему предложили: мо-
жет, вам неудобно встречаться с делегациями всех братских партий, прове-
дем двустороннюю встречу – Политбюро ЦК КПСС и Президиума ЦК КПЧ. Где
хотите, можно на вашей территории. Согласились на Чиерну-над-Тисой».
Мазуров любил Чехословакию, много раз бывал там, начиная с 1947 го-
да, когда участвовал в Конгрессе федерации демократической молодежи.
«Мы просили о приеме у президента Э.Бенеша, он не принял, а Готвальд, то-
гда председатель правительства, демонстративно пригласил к себе. Потом я
ездил часто, и лечился, и к друзьям. И вот, когда мы прибыли в Чиерну-над-
Тисой, наши четыре вагона с руководством, помощниками, стенографистка-
ми, машинистками, охраной и т.д. несколько часов стояли на станции, никто
поезд не встречал. Нам говорили, не успели подготовить помещение. Ничего,
отвечаем, проведем переговоры в вагоне поезда. Чехи возражают: в вашем
вагоне неудобно, в нашем тоже. Ну, говорим, давайте на улице поговорим.
Наконец, нашли помещение. Среди чехов было несколько человек, которые
все прекрасно понимали. Они шептали нам: если бы мы вам все рассказали,
чего вы не знаете, нам было бы невозможно возвращаться домой.
А Дубчек свое: “Ну что вы, товарищи, ничего опасного не происходит.
Мы строим социализм с человеческим лицом”. Все-таки договорились о
принципиальных позициях: они берут под свой контроль средства массовой
информации, прекращают выпады против Советского Союза и Варшавского
договора. В общем, холодная была встреча. Наши друзья держались отдель-
ной кучкой – Биляк, Индра, Кольдер, Швестка… Мы уезжали побитые, изма-
занные грязью, никто не спал до самой Москвы. Нас же принимали за дурач-
ков: “Ну что вы, товарищи, возможно, где-то есть у нас подполье, а где его
нет…” Мы говорим: у нас, если есть контрреволюция, мы сразу вскрываем, а
вы даете ей трибуну!»
Мазуров отдышался.
«Говорят – “доктрина Брежнева”. Такой доктрины не было и быть не
могло. Если начистоту, более острую позицию, чем Брежнев, занимали Уль-
брихт, Гомулка, Живков. Кадар был человек принципиальный, и он в этой
ситуации колебался. Даже Тито колебался, хотя ему импонировало, что Чехо-
словакия держит курс на Запад. Он сначала с нами спорил, телеграммы по-
сылал, потом признал, что дело, конечно, дошло до недопустимого. Брежнев,
Косыгин, Подгорный постоянно звонили главам братских стран, всех ин-
формировали о происходящем. Те настаивали: надо вмешиваться».
Спрашиваю Мазурова, кому первому пришла мысль о военном вмеша-
тельстве.
«Не знаю, точно могу сказать: не мне. Но если бы у меня возникла такая
идея, я все же не играл в Политбюро ведущей роли, чтобы ее озвучивать. До-
веренными лицами у нас были четверо: Брежнев, Косыгин, Громыко, Гречко.
Чекистов, я точно помню, никуда не приглашали. Они свое дело делали и со-
общали, что нужно было. Позиция Андропова не отличалась от моей; после
венгерских событий он чувствовал ситуацию острее многих.
Гомулка и Ульбрихт постоянно звонили по ВЧ, бились в истерике: надо
скорее что-то делать! Я больше чем уверен: идею ввода войск подал кто-то
из них. Но если бы в той ситуации спросили меня, надо ли вводить войска, я
бы тоже ответил: надо! Но меня никто не спрашивал. Я просто поддерживал
эту идею».
Мазуров вспомнил Людвика Свободу. Советское руководство постоянно
к нему обращалось, находило у него поддержку, а он повторял: чехословаки
приемлют только демократические методы решения политических вопро-
сов, это старая традиция, и он ничего иного позволить не может. «Но армия,
– говорил он, – пока я жив, не будет выступать против Советов, против Вар-
шавского договора».
Неделю перед вводом войск, продолжает Мазуров, почти никто не спал,
расходились по кабинетам, с минуты на минуту ждали в Праге контррево-
люционный переворот. «Там все для этого созрело, но, может быть, струси-
ли».
В последние часы перед отлетом из Москвы Мазуров разговаривал с
Брежневым, Косыгиным, Гречко. Министр обороны улыбался: «Ну, ты в этих
делах понимаешь больше, чем я. Давай сам действуй». Моя главная задача
была – уберечь наших солдат от стрельбы. Мы делали все, что могли. Полит-
работники с ног сбивались. У меня был джип, я в форме полковника носился