один волос не упадет с головы оккупантов, но они не получат и глотка во-
ды!”, было бы недостойным унижать обманутых молодых солдат, часто вы-
ходцев из деревни, не вполне понимающих, зачем их сюда привезли. Они то-
же были заложниками, даже в большей мере, чем чехи, мы же у себя дома. Я
дал городским баням указание по ночам принимать советских солдат». На
это решение, с которым не все в городе были согласны, повлиял один мо-
мент. Генерал Величко воевал за освобождение Словакии. Я не знаю, что с
ним стало, говорит приматор, но что бы ни произошло, «нельзя потерять па-
мять и стать неблагодарным».
Я спрашиваю, каким в его памяти остался капитан Медведев. «Что я мо-
гу испытывать к молодому человеку, вполне простодушному. Он плохо пред-
ставлял, в игру каких политических сил был вовлечен. И если поступал не
лучшим образом, то не от злобы, а от доверчивой натуры. Он видел мир гла-
зами политработников и советских газет. Держа нас под арестом в мэрии и
колеблясь, отпускать или нет женщин к детям, он твердо знал, что защищает
великое дело Ленина и мировой коммунизм. Я не мог ему помочь, оставалось
жалеть, как ребенка.
Однажды на Староместской площади у памятника Яну Гусу я рассказал
капитану известную легенду о том, как нашего национального героя сжига-
ли на костре. Когда занялся огонь, одна добрая старушка, желая сделать бо-
гоугодное дело, подбросила в костер и свою вязанку дров. Ян Гус ей улыб-
нулся: “О, святая простота…” Капитан Медведев, я думаю, тогда был слишком
молод, чтобы понять грустную улыбку Яна Гуса» 14.
Фотографии к главе 5
Десантник Валерий Нефедов (7-я воздушно-десантная дивизия), первый из участников втор-
жения, кто в августе 1989 года публично, через газету «Известия», произнес слова, на кото-
рые не решались руководители СССР : «Прости нас, Прага…»
Людвик Вацулик в 1968 м в 1998-м: «Дубчек и его окружение не были обмануты, они все знали
заранее. Они были изнасилованы…»
ГЛАВА ШЕСТАЯ. «Свои взгляды как перчатки не
меняю…»
Член Политбюро Мазуров: «Самое главное не то, что я вернулся, а
то, что ни одного чеха не похоронил». Стычки в окружении Бреж-
нева. Генерал Павловский взгляды не меняет. «Кого боятся? Силу!»
Чего стыдился под конец жизни командарм Майоров. Комендант
Брно Иванов не хотел бы снова начинать от Сталинграда. Причи-
на бессонницы генерала Левченко
В полдень 20 августа на заседании Политбюро Брежнев сказал: «Надо
послать в Прагу одного из нас. Военные там могут натворить такое…» Взгляд
пошел по лицам; соратники втянули головы в плечи. Глаза остановились на
Мазурове. «Пусть полетит Мазуров». Все поддержали дружно и поспешно.
Как потом мне скажет Мазуров, «были страшно довольны, что не они» 1. В
день ввода войск члены руководства едва стояли на ногах, почти неделю ни-
кто не спал. Решение о начале военной операции вызвало вздох облегчения:
наконец-то! Все сомнения позади, стало ясно, что делать.
Никто не знает, чем руководствовался Брежнев, предложив отправить в
Прагу Кирилла Трофимовича Мазурова, члена Политбюро, первого замести-
теля председателя Совета министров СССР. Возможно, держал в памяти его
военное прошлое, близкие связи с армией, уравновешенность характера,
спокойствие. Был поздний вечер, когда Мазуров приехал домой, позвонил на
аэродром, в авиаотряд, который обслуживал высшее руководство, чтобы го-
товили вылет, разбудил Янину Стефановну. «Срочная командировка… в Кир-
гизию». Ни к чему жену волновать. Узкий круг посвященных будет держать
язык за зубами двадцать один год. О том, куда отправлялся муж в августе
1968-го, Янина Стефановна узнает незадолго до его смерти.
Полет Мазурова в Прагу был государственной тайной; самолет взял
курс на запад в три часа ночи. В послевоенной Европе ни на один аэродром
не было столько приземлений на единицу времени, как в ту ночь на Прагу.
Военные самолеты с десантниками несло, как тучи хвойных игл. Самолет с
Мазуровым и его помощником Михайловым долго кружил над аэродромом
Рузине, ожидая, пока спрыгнувшие советские и болгарские десантники из
приземлявшихся и сразу взлетавших военных самолетов на пару минут
освободят полосу.
Когда машина везла Мазурова и его сопровождающих с аэродрома в
Прагу, в посольство, они увидели на дорогах танковые части. Город еще
спал… Скрежет гусениц, запах танковой гари… «Я же в войну был танкист, и
теперь вернулось ощущение, что я среди своих. Война! А это для меня дом
родной».
Это я услышал от Мазурова в первых числах августа 1989 года, когда
мне позволено было навестить его в одной из московских больниц. От внеш-
него мира его строго оберегали кремлевские врачи и Янина Стефановна,
безотлучно находившаяся при муже. Почти четверть века этот человек рабо-
тал рядом с Брежневым, был уважаемым политическим деятелем. Из бело-
русской глубинки, из гомельской крестьянской семьи, он прошел войну от
политрука роты до инструктора политотдела армии, был дважды ранен, по-
сле излечения стал организатором партизанского движения в родных лесах,
потом руководил коммунистами Белоруссии.
Теперь на двух больничных подушках, чтобы повыше было, лежал се-
деющий человек, сохранивший в свои семьдесят пять хорошую память. Я
благодарен Кириллу Трофимовичу и Янине Стефановне, позволивших мне в
наброшенном на плечи белом халате присесть на табурет рядом с его белой
кроватью. Мазуров впервые согласился рассказать о том, как в форме армей-
ского полковника, под придуманным им именем Трофимова (в Праге его
звали генерал Трофимов) член высшего советского руководства, тайно при-
летев в Чехословакию, первую неделю после ввода войск держал в своих ру-
ках всю полноту власти, в том числе над посольством и армиями. Впервые в
истории советского государства (и в последний раз) деятель Кремля, чьи
портреты народ носил на демонстрациях, скрытно прибыл в другую страну,
чтобы под чужим именем руководить военно-политическими событиями, в
которые были вовлечены шесть стран Европы.
Мазурова не смущал мой диктофон, но с присущей ему основательно-
стью он хотел, опережая вопросы, чтобы собеседник представлял общую си-
туацию, как она складывалась или, по крайней мере, какой виделась членам
Политбюро, когда они решали, вводить или не вводить войска. Все думали,
настаивал он, не столько об интересах своей страны, сколько о судьбах ми-
ровой системы социализма; за нее была ответственность перед историей.
За больничными стенами лежала перестроечная Москва, начинавшая
отвыкать от партийной риторики застойного времени; многие вчерашние
партийные боссы торопливо открещивались от прошлого, надеясь удер-
жаться в настоящем, но человек на больничной кровати, не страшась пока-
заться консервативным, сразу сказал: «Вы хотите спросить: согласился бы я
сегодня руководить подобной операцией? Нет! Но в конкретной обстановке
августа 1968 года я поступал согласно убеждениям, и если бы сегодня та си-
туация повторилась, вел бы себя так же». Попытаюсь с максимальным при-
ближением к услышанному представить обстановку в Европе ко времени
вторжения в Чехословакию. Не как ее оценивали в уже перестроечные вре-
мена, когда выводились войска из Афганистана и уходили в небытие про-
тивники Пражской весны, а в интерпретации Мазурова, как она виделась
окружению Брежнева, когда качались чаши весов: вводить или не вводить.
Шестидесятые годы, говорит Мазуров, высший накал «холодной вой-
ны». Мир социализма походил на растревоженный улей: западные немцы
давят на восточных, идет перекачка умов из ГДР в ФРГ, под угрозой эконо-
мика Восточной Германии. Межгерманскую границу решили сделать непро-
ницаемой, подняли берлинскую стену. Тем временем советские ракеты везут
морем на Кубу, возникает карибский кризис, страшнейший накал страстей.
Появилась надежда на встречу советского руководства с американским пре-
зидентом, но полет Пауэрса над сибирскими лесами ломает расчеты. Тут еще
арабо-израильская война, горечь от поражения поддерживаемых Москвою
арабов, позорящих в своих песках советские танки и оружие. А разведка со-