Читать интересную книгу Стрекоза - Татьяна Герден

экзамена по матанализу, уставший и счастливый, перехожу улицу и слышу, где-то в смежном переулке заскрежетали тормоза. Потом едва слышный хлопок, очевидно удар, и – возня, шум, невнятные причитания. Я, конечно, туда. Прибегаю – лежит человек на тротуаре, народ столпился, водитель кепку на затылок сдвинул, руки дрожат, папиросу прикурить не может, оправдывается: «Так ведь он сам же мне под колеса бросился, люди добрые, ей-богу, не вру!» А народ пытается человека в чувство, значит, привести. Тут уже и скорую вызвали, и в этот момент пожилая женщина, что под голову пострадавшего свою сумку положила, как заметила струйки крови на этой сумке своей капроновой – они прямо на ее покупки потекли и на рукав кофты, – так сама и осела. Обморок.

Ну, я рядом стоял, даму эту осторожно поддержал, на капот машины прислонил, чтобы не упала. Спрашиваю водителя: «Нашатырь в аптечке есть?» – «Есть». – «Тащи, – говорю, – всю аптечку, посмотрим, что там еще у тебя есть, может, пригодится». Тот папиросу бросил, обрадованно за аптечкой побежал. Кто-то в толпе со знанием дела говорит: «Успокойтесь, товарищи, врач сейчас разберется». Я и не сразу сообразил, что это ведь обо мне. Усмехнулся про себя: какой из меня врач.

Водитель принес аптечку, открыли ее, а тут и скорая подъехала. Пока врачи через толпу пробирались, я успел и даме нашатырь под нос подсунуть, и жгут из аптечки вытащить, ну чтоб рану выше локтя сбитому машиной человеку перевязать, а пожилая докторша скорой мне только строго мимоходом бросила: «Спасибо, коллега, приподымите потерпевшему голову. Ага, вот так». И дальше все как во сне уже было – как по ролям отрепетировал кто. Докторша пульс пешеходу пощупала, рану наскоро перевязала, санитары на носилки переложили – и в машину, а она мне опять: «Если вы не против, коллега, поедемте с нами, поможете медицинское заключение составить». Я так и обомлел!

Людвика перестала фикус протирать и посмотрела на Березина:

– И вы поехали, Глеб Аркадьевич?

Он выкинул окурок в мусорное ведро, пожал плечами и кивнул:

– Представьте себе, духу не хватило сразу признаться, что никакой я не врач, а просто мимо проходил. Но потом я, конечно, сознался, потому что ни о каком медицинском заключении знать ничего не знал. А пожилая докторша – Федора Степановна, странное такое имя у нее было, сразу на всю жизнь запомнил – рассмеялась и говорит: «Ну, Глеб Березин…» – это после того, как я представился для протокола. «Ну, – говорит, – Глеб, покрестили мы тебя сегодня, потому быть тебе врачом, а не инженером. Так что давай дурака не валяй, время не тяни, беги, забирай документы из строительного, через пять лет как госы по специальности сдашь, милости прошу. К себе в экипаж возьму, сама всему учить буду. А если принимать не захотят, найди Трухина Мстислава Палыча, во 2-м медицинском, на лечфаке, кафедрой общей хирургии заведует… Не раз мы с ним из общего котелка щи из лебеды хлебали в окопах… Скажи, Федора прислала, просила помочь, а потом, когда примут, велела, мол, семь шкур с тебя спустить, уму-разуму научить…» Тут она хрипло засмеялась, а потом крепко пожала мне руку и махорку закурила. Фронтовичка…

Глеб замолчал, словно пытаясь снова ощутить железное, душное рукопожатие Федоры Степановны.

Людвика тоже помолчала. Потом спросила:

– А что потом?

– А потом, Людвика Витольдовна, я еще с месяца два раздумывал о том, что это со мной приключилось. Сижу, бывало, на лабораторке по физике, пялюсь на гальванический элемент и другие приборы всякие, и все у меня перед глазами та картина – толпа, человек скрюченный на асфальте, я над ним склоняюсь, и голос в толпе меня врачом называет. И такое чувство странное во мне поднимается, как будто я этим давным-давно занимался, но почему-то на время отложил и пошел в строительный. А вот когда на место происшествия попал, так вот это и было основное мое занятие. А самое главное, не давал мне покоя голос Федоры Степановны, когда она меня коллегой назвала. Ждет ведь поди, думаю, когда я медицинское образование получу. А я тут анод с катодом путаю, дурью маюсь.

– И дождалась? – спросила осторожно Людвика.

– А? – рассеянно переспросил Березин, глядя в окно.

– Дождалась вас?

– Что? – так же рассеянно повторил Березин.

– Дождалась вас Федора Степановна? – повторила Людвика.

– Эх, не то слово, дождалась, – усмехнулся Березин. – Матом трехэтажным обложила, как на практику к ней пришел, так с порога и сказала: «Бог тебя для такого дела выбрал, а ты только сейчас сподобился в нужном направлении пойти. Смотри, сколько лет зря ушло, сколько б мы с тобой с того света народу бы вытащили – тьму!» Это она со злости, что время ее уходило, ругалась. Недолго ей оставалось – сама себя неважно чувствовала. Ранения имела с фронта… М-да… Но два года мы с ней по городу нашему круги-то понарезали. И многому, многому она меня научить успела, незабвенная Федора Степановна… – Березин потрогал лист фикуса и посмотрел на часы, а потом другим, обыденным уже голосом добавил: – Смотри ты, какое затишье сегодня.

И как только сказал, тут же из окошка приемного, с другой стороны прозрачных дверей, высунулась голова дежурной и крикнула, как кукушка из часов:

– Седьмая на выезд!

– Ну ладно, побежал я, Людвика Витольдовна, не скучайте!

И побежал. А Людвика смотрела ему вслед и думала, как ей с ним интересно. Вроде ничего такого не рассказал, а как будто все перед глазами прошло, как в кино: и происшествие на проезжей части, и толпа вокруг сбитого пешехода, тетка с капроновой сумкой и перепуганный водитель. А потом – протискивающаяся сквозь толпу, пахнущая крепким табаком грозная Федора Степановна в полушубке поверх белого халата. Получается, что Глебу Березину повезло – его вовремя остановили на неправильно выбранном пути, и вот теперь он спасает людей и занят своим делом.

А ее, Людвику Штейнгауз-Кисловскую, ее в спину кто-то подталкивает? И подталкивает ли? Что-то пока неясно. Людвика задумалась и села на стул рядом с фикусом, у которого с одной стороны листья блестели, будто новые, а с другой – как были, так и остались в толстой пыли. Ой, это ж она Березина так заслушалась, что не заметила, как два раза с одной стороны фикус протерла, а с другой – ни одного. Ну дела! И Людвика, намочив тряпку в ведре с мутной от пыли водой, стала тщательно протирать вторую сторону фикуса и думать о своем более чем туманном будущем.

X

Витольд Генрихович