Читать интересную книгу "Политика и театр в Европе XX века. Воображение и сопротивление - Марго Морган"

больше не могу на себя смотреть, мне стыдно! (Поворачивается спиной к зеркалу.) Я так уродлив! Горе тому, кто хочет сохранить своеобразие! (Вздрогнув, застывает на месте.) Ну что ж, делать нечего! Буду защищаться! Один против всех! Где мое ружье, ружье мое! (Поворачивается лицом к стене, на которой видны головы носорогов. Кричит.) Один против всех! Я буду защищаться, буду защищаться! Один против всех! Я последний человек, и я останусь человеком до конца! Я не сдамся! [Ibid.: 107]

Вопрос, можно ли считать это счастливым концом, остается открытым. Борьба с оносороживанием, безусловно, является одиноким делом, и у представителя буржуазии в нем нет шансов. Логик, либерал, левый, влюбленный и владелец бизнеса – все становятся монстрами в конце. Нет качественной разницы между политическими группами, любые формы сопротивления терпят неудачу. Только одиночка, индивидуалист, изгой буржуазного общества выживает, и он должен жить и «защищаться» в одиночестве. Ионеско сказал, что Беранже «олицетворяет современного человека. Он – жертва тоталитаризма – обоих видов, правого и левого» [Ionesco 1984: 16]. Жертва. Да, жертва без оружия, с помощью которого можно было бы сражаться с носорогом, который в конечном итоге выломает его дверь.

Используя политическую концепцию Арендт или более широкую концепцию Тайнена или Лассуэлла, можно утверждать, что Беранже действительно является антиполитической фигурой. В драматическом мире пьесы «Носорог» политика в основе своей антигуманистична. Все коллективы перерождаются в тоталитарные системы, и вмешательство в мир власти и ресурсов – даже тех, у кого самые благие намерения, – это движение к господству над индивидами. Ионеско выразил свое глубокое отчуждение от любой политики в размышлениях о пьесе «Носорог»:

Когда «Носорога» поставили в Германии, актеры выходили на бис 50 раз. На следующий день газеты написали: «Ионеско показывает нам, как мы стали нацистами».

Но в Москве хотели, чтобы я переписал пьесу так, чтоб было видно, что речь идет именно о нацизме, а не об их тоталитаризме. В Буэнос-Айресе военное правительство решило, что это выпад против перонизма. А в Англии меня сочли мелким буржуа. Даже в новой Британской энциклопедии меня называют реакционером. Видите ли, когда дело доходит до недопонимания, я получаю сполна. И все же я никогда не был правым, и я никогда не был коммунистом, потому что я лично знаком с обеими формами тоталитаризма [Ibid.: 16–17].

Опыт постановок этой пьесы укрепил его веру в то, что политические системы одинаковы, идеологии различаются только по названию, а политика в лучшем случае смешна, а в худшем невероятно опасна.

Как и другие его пьесы, «Носорог» получил неоднозначную критику от прессы. Некоторые критики приветствовали ее как захватывающее свидетельство ужасов фашизма – пьесу с политическим посланием (именно то, чего они ожидали!). Другие сочли ее оскорбительно нелепой чепухой. В свою очередь Ионеско дал понять, что, хотя пьеса была вдохновлена его личным опытом подъема румынского фашизма и особенно неспособностью его товарищей-интеллектуалов противостоять фашистскому натиску, она не была заявлением, ограничивающимся фашизмом, коммунизмом или любой другой конкретной идеологией. Напротив, «Носорог» призван раскрыть универсальный аспект человеческого опыта: политика – это ловушка. В 1940 году Ионеско писал: «Я знаю, что любой вид справедливости несправедлив и что всякая власть произвольна» [Ionesco 1998: 17], а «все системы ложны» [Ibid.: 45]. Два десятилетия спустя, в 1960 году, его взгляды остались прежними: все идеологии порождают носорогов; все они уязвимы; и виновата в распространении оносороживания в первую очередь мелкая буржуазия. Проблема неразрешима, поскольку прогресс – это иллюзия. Политические революции лишь возвращают общество к альтернативным, но столь же ужасным практикам доминирования:

Для меня революция – это восстановление архетипической социальной или политической структуры: она авторитарна, даже деспотична и иерархична; восстановление в вероятно иной форме сил правительства; реабилитация правящей власти и дисциплинарного духа, ослабевших потому, что устаревшие лозунги прежней элиты уже не могли их поддерживать [Ionesco 1964: 239].

Подобно старому вину в новых мехах политические идеологии могут показаться современными и даже прогрессивными; однако они всегда будут лишь новыми итерациями вечного стремления к господству.

Столкнувшись с такими мрачными политическими перспективами, тот редкий человек, который отказывается подчиниться толпе, обречен на изоляцию и неопределенность. Ионеско изображает превращение человека в бездумного зверя пугающим и драматичным образом. Вместе с Беранже мы наблюдаем за трансформацией его лучшего друга Жана, который на наших глазах отказывается от того, что связывает его с человеческим родом, – сочувствия, уважения и, наконец, тела и разума. В конце концов мы остаемся с Беранже, одиноким и изолированным, с небольшой надеждой выжить и без надежды обрести друзей.

Ионеско написал еще две похожие пьесы: «Король умирает» и «Макбетт». «Король умирает» рассказывает о короле, который должен противостоять неминуемой смерти, а «Макбетт» является переосмыслением истории Шекспира в посттрагическом, постмодернистском мире. Толкование Ионеско последней пьесы повторяет его видение политики:

Мой Макбетт – жертва не судьбы, а политики. Я согласен с Яном Коттом, польским автором книги «Шекспир – наш современник», который дает следующее объяснение: на троне сидит плохой король, благородный принц убивает его, чтобы освободить страну от тирании, но ipso facto он становится преступником, и его должен, в свою очередь, убить кто-то другой – и так далее. То же самое произошло и в новейшей истории: Французская революция освободила народ от власти аристократов. Но буржуазия, пришедшая к власти, воплощала собой эксплуатацию человека человеком, и ее следовало уничтожить. То же и с революцией в России, которая затем переродилась в тоталитаризм, сталинизм и геноцид. Чем больше вы производите революций, тем хуже они становятся. Человеком движут злые инстинкты, которые зачастую оказываются сильнее моральных законов [Ionesco 1984: 14–15].

Эти пьесы представляют собой наиболее политически содержательные и убедительные версии критики современности Ионеско. Тем не менее в своем утрированном изображении диктатуры и цинизме по отношению к борьбе за свободу и справедливость, даже эти пьесы являются глубоко антиполитичными, а миры, которые они создают, не обладают ни солидарностью, ни основанием для надежды[160].

Заключение

Вера Ионеско в невозможность положительного социального или политического изменения отражена в его работах самым элементарным образом: его драматургия не развивается и не может развиваться за пределами тех узких рамок, в которых она была изначально выстроена. Точно так же, как мир, который он описывает, застрял в бесконечном цикле, колеблющемся между банальностью и варварством, его собственные драматические творения постигла та же участь, и теперь его герои, темы и образы вновь и вновь повторяются в его творчестве. Чтобы найти новый материал, Ионеско погружается все глубже в себя. Следовательно, с течением