Читать интересную книгу "Упражнение на доверие - Сьюзен Чой"

само собой умирало на протяжении лета, как медленно умирает свеча, если отрезать ее от кислорода, теперь не погасло, а вспыхнуло и мигом превратилось во что-то совершенно другое. Но наша дружба кончилась.

Карен стояла перед книжным магазином «Скайлайт» в Лос-Анджелесе и ждала старую подругу-писательницу. Ее старая подруга-писательница приехала в книжный пятнадцать минут назад и тоже стояла перед магазином на том же месте, где теперь стояла Карен. Ее старая подруга-писательница бросила взгляд на магазин, потом – на свои часы, словно кого-то или чего-то ждала или словно скрывала робость, притворяясь, будто кого-то или чего-то ждет. Затем, словно этот кто-то или что-то прибыли или просто робость развеялась, зашла. Все это время Карен наблюдала из кафе через улицу. В кафе Карен тоже кого-то или чего-то ждала и тоже робела. Она ждала свою старую подругу-писательницу – и ощущения от вида старой подруги-писательницы. Ощущение оказалось четким и удовлетворительным. Внезапное давление на грудь, означавшее возбуждение, и страх, и предвкушение, и робость, все и сразу, но все-таки с акцентом на возбуждении и предвкушении. Карен очень хорошо умела опознавать и называть свои чувства. Практиковалась много лет. Еще давление на грудь напоминало голод, позыв к действию, в отличие от других похожих ощущений, которые, хоть и похожи, совершенно отличаются, потому что они не позывы к действию, а предостережения от него. Робость Карен ждала этого сигнала и, наконец получив, развеялась, и Карен встала, и заплатила за кофе, и перешла улицу, чтобы зайти в магазин, но тут успела возникнуть новая робость – из-за публики. Как уже говорилось, она намеревалась сесть с публикой, если вообще пойдет на чтение, но перед магазином, перед большими витринами, за которыми среди полок бродили другие пришедшие пораньше, на нее нахлынули все вышеупомянутые мысли о публиках, и злорадствах, и моральных превосходствах, и она решила не сидеть с публикой, а остаться на тротуаре, где не будет выглядеть странно, потому что этот тротуар был довольно оживленным для Лос-Анджелеса – находился в одном из редких пешеходных районов, которыми ЛА так гордится. Карен прожила в ЛА несколько лет, но ее брат по-прежнему жил здесь, ее по-прежнему заносило сюда пару раз в год, она по-прежнему чувствовала себя здесь как дома. Можно сказать, здесь она в своей стихии. Карен уже бывала в этом книжном, но ничего не покупала. Сейчас она небрежно придвинулась к витрине, сложив ладони у глаз, чтобы разглядеть, что внутри. Солнце садилось, его огненный свет, лившийся со стороны кафе, золотил фасад «Скайлайт», а витрину превращал в ослепительное зеркало, отбрасывая огромные золотые прямоугольники внутрь, на бетонный пол и на книжные шкафы, стоящие вразброс под причудливыми углами, создающие своего рода хипстерский лабиринт. Карен поняла, что из-за источника света за спиной может сколько угодно прижиматься к витрине, но для человека внутри останется просто темным силуэтом. Этого преимущества она не ожидала. За лабиринтом шкафов она видела часть магазина, предназначенную для чтений. Перед несколькими рядами складных стульев стояла кафедра. Кое-кто уже рассаживался, остальные продолжали бродить. Кое-кто из бродивших уже задумчиво держал стопки найденных книг, другие задумчиво глядели на тонкие таблички с описанием книг, расставленных на полках под ними. Искусство. Юмор. Публицистика. Справочные материалы. Художественная литература. Слова образовывали систему, подразумевающую, что все покупатели согласны со значениями этих слов. Вчера, приехав в ЛА, Карен ходила в аптеку и среди табличек на проходах – «Уход за волосами», «Кашель и простуда», «Косметика» – увидела табличку «Личная жизнь». «Личная жизнь» – к такой категории в этом магазине относили определенные товары. «Искусство», «Юмор», «Публицистика», «Справочные материалы» и «Художественная литература» – к таким категориям в этом книжном относили определенные книги. «Автор художественной литературы» – к такой категории относила себя старая подруга-писательница. «Категория» – это вид определения, а определение, согласно словарю, – это формулировка, разъясняющая значение слова. Словарь сообщает, что «художественная литература» – это проза о воображаемых событиях и людях, вымысел, противоположность факта. Словарь сообщает, что воображаемое существует только в воображении. Логика сообщает, что существующее в воображении не существует в реальности, или действительности, – это, согласно тезаурусу, одно и то же.

Когда солнце нырнуло за здания на другой стороне улицы, в магазине стало светлее, и Карен видела кафедру и стулья, даже стоя поодаль от витрины. Теперь она прислонилась к уличному фонарю – снова зная, что так ее не увидят изнутри, где к кафедре наконец вышел бледный худой человек с завесой волос на лице, что-то кратко объявил и убрел. Затем вышла Сара. На ее лицо тоже падала завеса волос; волосы были гладкими и темными, как дорогой предмет мебели. В старшей школе Карен и Сара делали с волосами все, что можно придумать, только не ухаживали. Обесцвечивали, сбривали, завивали, красили – и прочие принятые у девушек надругательства над собой, призванные доказать, что их тела принадлежат им. Похоже, Сара узнала, что дорогой уход за собой тоже доказывает, что ее тело принадлежит ей. Каждый сантиметр ее поверхности казался отполированным. И прическа с боковым пробором неслучайно слишком короткая, чтобы оставаться на месте, когда правая рука скромным жестом заправляет прядь волос за правое ухо. Она заправляла – прядь выпадала и закрывала лицо. Она заправляла – прядь выпадала. Карен гадала, бросается ли этот трюк в глаза тем, кто сидит внутри, кто слышит, как она читает, или из-за ее голоса жест не так заметен.

Наконец из-за витрины слабо донеслись аплодисменты. Затем, видимо, начались вопросы. Сара подняла голову от кафедры и смотрела прямо на публику, больше завесу волос не приходилось поправлять. Она внимательно слушала, кивала, отвечала и несколько раз улыбнулась. Она казалась не столько неестественной и претенциозной, сколько расслабленной и интеллигентной. Ее улыбка – всегда одна из ее лучших черт – тоже будто стала краше, как волосы. У Сары такое лицо, которое, когда на нем нет определенного выражения, кажется озабоченным, встревоженным или злым. Обычно было не понять, какие мысли проносятся у нее в голове, если вообще проносятся, но иногда казалось, что понять можно и что они враждебные. Некоторые учителя в старшей школе – с толстой шкурой и вспыльчивым характером – то и дело говорили Саре прекратить так на них смотреть, и это то ли ее удивляло, то ли задевало ее чувства – глаза распахивались и сверкали, будто от слез, – и нельзя было не подумать, что она смотрела «так» просто так, не просто без враждебных мыслей, но и вообще без мыслей. Когда Сара улыбалась, все сомнения в ее мыслях улетучивались. Но улыбалась она нечасто – по крайней мере, раньше.

После второго всплеска аплодисментов люди