руками.
Старик глядел в пол.
— Что делать, отец! — сказал Фомин. — Одно скажу: не многие способны на такой честный поступок.
Старик повернулся и пошел к дверям.
— Постой, отец, я тебе дам машину.
Но старик не остановился. Вышел за дверь.
Тягостное молчание наступило в кабинете.
— Зачем вы ему сказали, Павел Максимович? — укоризненно заметила пожилая женщина, сотрудница исполкома.
— Не знаю, — сказал Фомин. — Зря, наверное... Но каков сын старика-то, а?.. Если хотите, это и называется гражданским мужеством.
— А я думаю, просто хитрый ход в игре, — возразил мужчина помоложе.
— Что ты имеешь в виду? — нахмурился Фомин.
— Поживем — увидим... Только добровольцев в тюрьму, извините, не бывает... В это я не верю.
— А ты побывай в его шкуре, тогда и поговорим, — усмехнулся бородач, заведующий культотделом.
В это время распахнулась дверь и в кабинет быстро вошла секретарша.
— Павел Максимович, Беляеву плохо.
— Что? Где? — Фомин вскочил.
— Упал внизу на лестнице. Я «скорую» вызвала...
Фомин выбежал из кабинета.
Работники исполкома бросились за ним.
* * *
Был поздний вечер.
Кудинов сидел на скамейке в больничном парке.
Ждал.
На аллее показался Игорь Степанович Беляев.
Кудинов с тревогой обернулся к нему.
Беляев подошел к скамейке, сел рядом.
— Что? — спросил Кудинов.
— Сильнейший спазм, — сказал Беляев. — Но инфаркта нет, кажется.
— Слава богу, — вздохнул Кудинов.
— Слаб очень, — сказал Беляев. — Даже смотреть страшно.
Оба помолчали.
— Ну что, — спросил Игорь Степанович, — теперь ты мной доволен?
— Игорь! — укоризненно сказал Кудинов.
— А что тебе не нравится? Ты просил не совершать злодейства, я поступил, как ты велел. Правильно?
— А разве у тебя был другой выход? — тихо спросил Кудинов.
— Нет, разумеется, — сказал Беляев. — Правда, к двум могилам в нашей семье может теперь прибавиться третья, — он кивнул назад, на здание больницы. — Но она, Мотенька, будет уже целиком на твоей совести.
Кудинов не ответил.
— Поразительнейшая вещь! — сказал Игорь Степанович. — Ты вот добрейший, благороднейший человек. Мухи никогда не обидишь. А в результате губишь несчастного отца своей любимой жены. Выходит, и благородство не так уж безвредно, а? Бьет иной раз ниже пояса?
— Жизнь нас бьет, а не благородство, — тихо сказал Кудинов.
— А чьими руками? — спросил Беляев. — Разве не нашими собственными?.. Только знаешь, Мотя, если с отцом что случится, моя вина куда меньше твоей... Я случайно руль не удержал... Какая-то доля секунды!.. А ты ведь знал, на что идешь... Сознательно и обдуманно... Ты, Мотя, очень страшный человек. Гораздо страшнее меня...
Кудинов посмотрел на него.
— Значит, пускай невиновного Терехина в тюрьму? — спросил он.
Беляев покачал головой.
— Из тюрьмы, Мотя, возвращаются, — сказал он. — А с того света никогда. Мы с тобой это слишком хорошо знаем.
Опять наступила пауза.
— Я, Мотя, за все уже расплатился, — сказал Беляев. — Сполна! По самому крупному счету...
Ветер подул.
На деревьях зашумели листья.
— Могу тебе сказать, — Игорь Степанович посмотрел вверх, на деревья. — Из протокола-то осмотра следует, что не я заехал на полосу Терехина, а, наоборот, он на мою. Сегодня мне прокурор сообщил...
Кудинов не сводил с Игоря Степановича взгляда. Тихо произнес:
— Но ты же совсем другое говорил?
— Говорил. А они рулеткой мерили. По сантиметру... Стало быть, это еще большой вопрос, Мотенька, Кто из нас виноват — я или Терехин. Кому по справедливости полагается тюрьма…
* * *
Следователь Зубков допрашивал Игоря Степановича.
— Значит, вы утверждаете, что были на полосе Терехина? — спросил Зубков.
— Если мне не изменяет память, — сказал Беляев.
Зубков с любопытством взглянул на него:
— То есть? Вы что же, не уверены?
— А как я могу быть уверен? — сказал Беляев. — Все произошло мгновенно. Удар, огонь... Эта страшная картина...
— Как же тогда понимать ваше заявление? — спросил Зубков.
— Я думаю, вряд ли это надо объяснять, товарищ следователь, — сказал Беляев. — Если б вместо вас мог пойти под суд другой человек, вы бы тоже, надо полагать, не бездействовали.
— В любом случае я бы придерживался истины, — сказал Зубков.
— Вот мне и казалось, что я придерживаюсь истины, — сказал Беляев.
Зубков опять с интересом взглянул на него.
— Казалось? — спросил он. — А теперь больше уже не кажется?
— Не знаю, — сказал Беляев. — Этот след самосвала на моей полосе... Все его видели, зафиксирован в протоколе... Вполне допускаю, что я мог и ошибиться.
— Значит, отказываетесь от своего заявления? — спросил Зубков.
— Я подвергаю его сомнению, — твердо сказал Беляев.
* * *
... — Метр десять плюс ширина самосвала, два тридцать семь, — Зубков смотрел на сидящего перед ним Терехина. — Получается, Терехин, что вы заняли ровно сорок семь сантиметров встречной полосы...
Терехин вздохнул.
— Не было этого, — сказал он.
— А как мы с вами докажем?
— Не знаю.
— Вот и я, Терехин, не знаю.
Они помолчали.
— След на асфальте был же, раз мы его зафиксировали? — спросил Зубков.
— Был, наверное.
— Расстояние от бордюра я при вас мерил?
— При мне...
— Протокол мы с вами оба подписали?
— Да.
— Что же прикажете теперь делать?
— Не знаю, — опять сказал Терехин.
— Послушайте, Терехин, — рассердился Зубков. — Вы это бросьте — в незнайки играть. Вот здесь, — он ткнул пальцем в папку с делом, — черным по белому написано: ехали по встречной полосе и сбили Беляева.
— Честное слово, нет, — сказал Терехин.
Зубков насмешливо посмотрел на него.
— Под честное