Кудинов.
Беляев обернулся.
Кудинов с силой оттащил его от дерева. Сказал задыхаясь:
— Ты с ума сошел, Игорь! Что ты делаешь?!
Беляев молчал.
Кудинов положил ему руки на плечи. Обнял. Сказал:
— Надо жить, Игорь... Надо жить... У нас с тобой нет другого выхода... Надо жить...
Беляев стоял как каменный.
— Это крах, — произнес он. — Моя жизнь кончилась.
Кудинов посмотрел на него. Снял с плеч руки. Неожиданно рассмеялся.
— Твоя жизнь? — спросил он. — И это все, что тебя сейчас тревожит?
Беляев молчал.
— Краха, значит, испугался? — спросил Кудинов. — А как это понимать, объясни? С должности, что ли, снимут? Или чинов лишат?
Беляев молчал.
— А детей сиротами оставить не испугался? Стариков одних бросить на этом свете — ничего?
Беляев молчал.
— Давай, — сказал Кудинов, — вешайся, черт с тобой... Сделай одолжение! — повернулся и пошел в дом.
Беляев постоял немного. Сорвал с дерева веревку и швырнул ее через забор.
* * *
Старик Беляев шел по шоссе.
Начало светать.
Здесь по этой самой дороге несколько дней назад мчались нарядные бежевые «Жигули» с московским номером.
Вот и быстрая горная речка. И мост через нее.
Старик остановился.
Тяжело опустился на каменный бордюр.
Сполз на землю.
Так и лежал, обхватив землю руками, тот самый клочок асфальта, где несколько дней назад горели развернутые поперек моста бежевые «Жигули».
Старик не плакал. Глаза его были сухи.
* * *
Председатель исполкома Фомин уже собирался уходить домой.
Открылась дверь, в кабинет вошел прокурор.
— Законникам привет! — сказал Фомин.
— Добрый вечер, — прокурор тяжело опустился на стул.
— Ну как, — спросил Фомин, собирая в кейс бумаги, — отдали под суд того бандита?
— Какого бандита? — не понял прокурор.
— Шофера грузовика.
Прокурор вздохнул. Налил себе из графина. Выпил.
— А почему вы знаете, что нарушил грузовик? — спросил он.
— То есть? — не понял Фомин.
— Не исключено, виноват сам Беляев, — сказал прокурор.
— Иван Васильевич, — сказал председатель исполкома, — ты понимаешь, что говоришь?
Прокурор ничего не ответил.
— Он же своих близких потерял, — сказал Фомин.
— И поэтому не виноват? — спросил прокурор.
Председатель исполкома пожал плечами, сказал:
— Водитель самосвала пьяный же был.
— Откуда вы взяли? — удивился прокурор. — Трезв как стеклышко.
Возникла пауза.
— Это что, уже окончательно? — спросил Фомин.
— Идет следствие.
Они помолчали.
— Нет, — сказал Фомин. — Быть такого не может. Слышишь? Сознавать, что ты убийца своей жены и сестры... С ума сойти!.. А старикам каково?.. Нет, нет, не хочу!.. Есть же на свете справедливость. Ну пускай не на нашей грешной земле, но вот там, — он показал вверх, — там же должна быть справедливость, а?
— Не знаю, — сказал прокурор, — не по моей части.
— Что?
— Справедливость.
Фомин посмотрел на него.
— А что по твоей части? — спросил он.
— Закон. И истина. А она справедливой быть не обязана. — Прокурор усмехнулся: — Она выше этого.
Помолчали.
— Слушай, — сказал Фомин, — а нельзя... ну, вообще прекратить это дело?!
— Основания? — спросил прокурор.
— Горе! — выкрикнул Фомин. — Человеческое горе! Или тебе мало?
— Горе — понятие внеюридическое, — сказал прокурор.
— Что?
— Говорю, нет такой статьи в кодексе.
Фомин смотрел на него.
— Иван, — тихо произнес он, — что ты говоришь?.. Ты человек или...
— А что я могу сделать? — крикнул прокурор. — Приказать Зубкову? Наплюй, дескать, на закон, забудь свои прямые обязанности? — Он вздохнул. — Да и говорил я уже, — он устало махнул рукой. — Но Зубков продолжает искать истину. И будет ее искать, пока не найдет... Он мне это вполне популярно объяснил...
— Он что, сволочь? — спросил председатель исполкома.
— Кто? Зубков? — Прокурор усмехнулся: — Ну почему же? Отличный парень. Только, извините, очень добросовестный...
— А может быть, мне ему позвонить, — предложил Фомин.
— И что вы ему скажете? — спросил прокурор.
Фомин не ответил.
— Вам Беляева жаль, — сказал прокурор. — Мне, знаете, тоже. А Терехина вам не жаль?
— Водителя грузовика?
— Да... Трое детей, мал мала меньше... Вел себя, можно сказать, героически... До последней минуты пытался спасти женщин. Ожоги получил... Но, — прокурор покачал головой, — ради истины мы с вами будем множить горе. Еще не знаю чье. Но будем. И нет у нас другого выхода...
Фомин и прокурор молчали.
* * *
Терехины обедали.
Мрачный это был обед.
Только дети весело шумели. Максим дудел в дуду из бузины. Таня пела про крокодила Гену. Васька дул в чашку с молоком, устраивал в чашке молочные бури.
— А ну перестать! — прикрикнула на детей Екатерина Ивановна. — Распустились!
Дети удивленно притихли. К такому тону они не привыкли.
Терехин поднялся из-за стола.
— Пойдем, Васенька, — сказал он.
Мальчик живо вскочил со стула.
— Куда это? — спросила Екатерина Ивановна и тут же без всяких слов поняла. — Олег... — жалобно попросила она. — Не надо...
— Почему? — спросил он.
— Сам знаешь.
— Нет, не знаю, — твердо сказал он. — Раз не прихожу, таюсь и прячусь, значит, виноват... А я ни в чем не виноват... Мне не от кого прятаться... И часы Ольги Степановны надо отдать, — добавил он.
Екатерина Ивановна, сострадая, смотрела на него.
— Дурак, — вздохнула она.
— Идем, Василий, — сказал отец.
Они вышли.
...Терехин медленно брел по улице.
Васька бежал впереди.
* * *
Летом школа была пуста, в ней шел ремонт. Плотники