меня все оттенки человеческих чувств – от исступлённой радости, необъяснимой тревожности, беспредельного отчаяния до бесконечной и тихой грусти. И я стремился постигнуть тайну волшебных метаморфоз цветовых аккордов, создающих это безбрежное море гармоний.
Подпольные просветители, или воспитание глаза
Чем были для нас, начинающих художников шестидесятых годов, репродукции с картин старых и новых мастеров? Это были мосты, позволяющие узреть недоступное и запрещённое. Но чтобы лучше разглядеть и понять шедевр, висящий в Лувре, Уффици, Прадо и других музеях мира, отделённых от нас железным занавесом, иметь хотя бы представление об упрятанных в подвалы запасников Русского музея и Третьяковки работах наших соотечественников-авангардистов – Филонова, Малевича, Татлина, открыть для себя запрещённых в СССР представителей “упадочного” искусства – сюрреалистов, кубистов, абстракционистов, репродукции должны быть высочайшего качества. А чтобы научиться отличать хорошую печать от средней или плохой, нужно было “воспитать глаз”.
Но как и где можно было добыть хорошие репродукции? В магазине неимущему, малообразованному и нетребовательному советскому обывателю предлагалось выбрать для своих стен безобразно отпечатанные репродукции с картин отечественных мастеров, наклеенные на картон и вставленные в аляповатые рамки, густо покрытые бронзовой краской. Память хранит весь перечень этого немногочисленного набора: “Утро в сосновом лесу” Шишкина, “Богатыри” и “Витязь на распутье” Васнецова, “Охотники на привале” Перова, “Не ждали” Репина и “Опять двойка” Решетникова. Иногда ассортимент расширялся и в магазинах появлялись репродукции с таких шедевров, как “Иван Грозный и сын его Иван” того же Репина, “Тройка” Перова с изображением детей, которые с трудом тащат тяжеленную бочку с водой по заснеженной дороге, и “Допрос коммунистов” Иогансона.
Разумеется, ни о каких репродукциях с картин Ван Эйка, Ганса Мемлинга, Рогира ван дер Вейдена, Гуго ван дер Гуса и других великих европейских мастеров не могло быть и речи! Ну а представить себе, чтобы в магазинах можно было увидеть и приобрести репродукции с картин сюрреалистов, кубистов, футуристов… это только в фантастическом сне. Наверное, эта скудость печатного “ассортимента” и породила своеобразный подпольный рынок репродукций. Разумеется, он был небольшой, торговцев печатным товаром любители репродукций знали наперечёт. Я имел дело с четырьмя, да, пожалуй, больше их в то время и не существовало. И каждый являл собой довольно оригинальную личность.
Борис Тимофеевич Дворкин
Обладатель бесценного для того времени собрания немецких репродукций, напечатанных до 1940 года в издательстве “Зееманн”, носившем название “старый «Зееманн»”, Борис Тимофеевич Дворкин был главной фигурой среди коллекционеров и торговцев репродукциями. А мы, нищие студиозусы, могли сравнивать Бориса Тимофеевича разве что с Али-Бабой и, чудом попав в его пещеру, с восторгом перебирали несметные сокровища – извлекаемые Дворкиным из старинных книжных шкафов отличного качества репродукции с картин великих мастеров ушедших столетий.
Моё знакомство с “Али-Бабой” произошло на толкучке, или, как её ещё именовали в народе, барахолке, где я толкался среди сотен покупающих и торгующих, пытаясь выторговать у цыган пару старых мешков, используемых мною в качестве холстов. Бродя среди бесконечных рядов выставленного хлама: помятых медных самоваров, патефонов с наборами пластинок, рваных абажуров и подшитых кожаными заплатами валенок, – я лелеял несбыточную мечту наткнуться на альбомы с репродукциями недосягаемого старого “Зееманна”. Завидя стопки книжонок и журналов, разложенных на земле, я устремлялся к ним и, ничего не находя, ошарашивал полупьяного работягу, притащившего из дому книжную макулатуру в надежде опохмелиться: “Старого «Зееманна» случайно нет?” И брёл дальше с одной мыслью: “а вдруг найду…”
В один воскресный день в жиденьком ряду торговцев старыми книжками увидел пожилого мужчину в тёплой шапке вроде небольшой папахи, в тёмном демисезонном пальто с потёртым меховым воротником, продающего безвкусные дореволюционные открытки знаменитого издателя Лапина. С робкой надеждой я обратился к нему с традиционным вопросом: “Скажите, пожалуйста, а репродукций старого «Зееманна» у вас случайно нет?” И вдруг услышал спокойный голос, в котором скрывалась усмешка: “Ну почему же нет? Разумеется, есть. Но не здесь, а дома. Здесь я продаю иногда только открытки”. Не веря своим ушам, я дрожащим голосом спрашиваю: “А посмотреть на них можно? И может, что-то из них купить?” И, с лёгкой улыбкой глядя на меня, Борис Тимофеевич Дворкин (а это был именно он!) даёт мне свой адрес на Васильевском острове и приглашает посетить его в следующее воскресенье.
Вся неделя проходит в нервном ожидании воскресного дня. И ровно в назначенный час я вхожу в подъезд старого питерского дома, звоню в дверь нужной квартиры и вот я уже в уютной “пещере Али-Бабы”. Дворкин для начала знакомит меня с женой, сумрачной женщиной с седыми волосами, которая куда-то спешит и, поздоровавшись со мной, уходит. “Она у меня баптистка, – доверительно сообщает мне Борис Тимофеевич. – Сейчас на службу воскресную спешит, у них там строго, опаздывать не полагается. Пусть ходит, я не против. Хоть сам-то я атеист, но верующих уважаю”. Затем я пью чай с хозяином и искоса гляжу на дубовые шкафы, где за стеклом виднеются заветные папки, набитые репродукциями.
Борис Тимофеевич не просто торговец репродукциями, он явно влюблён в своё нелегальное дело. Всё приведено в идеальный порядок, папки подписаны, пронумерованы, репродукции – с редчайших работ больших мастеров. Своей коллекцией Дворкин гордится и, чувствуя моё жадное нетерпение как можно быстрее узреть спрятанные в шкафах бумажные сокровища, нарочно растягивает чаепитие разговорами о превосходстве старого “Зееманна” над новым, послевоенным. Оказывается, из ста напечатанных довоенных репродукций с одной картины при проверке схожести цвета с оригинальной картиной браковалось семьдесят и только тридцать шли в продажу. На третьей чашке чая Борис Тимофеевич рассказывает о таинственной коллекции репродукций, которую неудачливый студент (“хотел поступить в Венскую академию изобразительных искусств, но дважды провалился на экзаменах”) Адольф Гитлер возил всюду с собой, а после капитуляции Германии ею завладел какой-то советский офицер и вывез в Россию. Эти репродукции отличаются высочайшим качеством и сходством с оригиналом и имеют на обороте особую печать…
И вот наконец чаепитие окончено, и передо мной раскладываются стопки наклеенных на серые паспарту зееманновских репродукций с картин старых мастеров. Боже мой! Какое великолепнейшее собрание! Нидерландцы, голландцы, французы, испанцы, англичане, итальянцы! От этих шедевров невозможно оторваться, хочется приобрести их все… Но куда там! Цена за одну репродукцию двадцать пять рублей, эта сумма мне не по карману. На весь день мать выдаёт мне всего лишь рубль. Значит, надо копить… И я жалобно тяну: “Борис Тимофеевич! Я сейчас не при деньгах, но я отберу что-то, а потом буду выкупать!” Дворкин милостиво соглашается подождать и позволяет мне посмотреть коллекцию, из которой я откладываю кое-что до накопления нужной суммы.
Борис Тимофеевич прекрасно чувствовал мой неподдельный восторг и позволял мне по воскресеньям с утра