Саша молчала добрую минуту. Ожидая истории о какой-нибудь потерянной картине или жуткой накладке в галерее, она не сразу поняла смысл сказанного.
— Как это? — выдавила она. — С чего ты взяла?
И сразу пожалела об этом вопросе. «Надо как-то свернуть разговор, не хочу об этом слушать», — подумала Саша, но ничего на ум не приходило.
— Он стал такой… равнодушный, — сказала Маринка. — Он и раньше был не особо таким, ну, страстным…
— Марин!.. Я же просила сто раз, без подробностей, ну пожалуйста, — взмолилась Саша в ужасе. — Я на него почти каждый день смотрю, мне и так нелегко.
— Да ладно тебе, чего я сказала? — отмахнулась Маринка. — В общем, после дачи он почти не звонил мне, мы вроде как планировали на этих выходных встретиться, а он говорит: не могу, устал. И смайлики не присылает.
— А раньше присылал? — спросила Саша, пытаясь представить, как Ярослав выбирает картинки на отправку. Не получалось.
— Нет, не присылал, но скобочки ставил. А теперь и их не ставит.
— Ну железный аргумент, скобочки не ставит, — саркастично отозвалась Саша. — Я думала, на самом деле что-то случилось. А что устал, так это правда. У нас заместитель гендира всю неделю раскатывал нас катком. Я думала вчера, что домой не доеду, упаду по дороге.
— Ой, ну подумаешь. У вас постоянно что-то кто-то такое делает. Раньше-то это не влияло. А я прямо чувствую, не то. Ему совсем все равно стало. Вот сегодня, хоть раз позвонил? Неа, только написал, и то только в ответ, я доброго утра пожелала.
— Ну, Марин, это все равно не довод.
— Ты игнорируешь, я же сказала, что чувствую это. У меня интуиция. Ему не хочется быть со мной. Он вообще как робот, делает все как положено, подарки приносит, ведет себя очень… обходительно. Я вот первое время радовалась, что он тот, кто мне нужен. И мне ужасно повезло, что мы встретились. Он не воспитывает меня, не пытается переделать, не пропивает мои деньги, а наоборот, готов свои давать. Заботится по мелочам и по-крупному… Идеальный вариант для меня, ты же знаешь, меня жуть как бесит быть мамочкой какому-нибудь великовозрастному козлу. А они ведь сначала кажутся нормальными, а потом…
Маринка сердито вздохнула.
— Только оказалось, что быть любимой дочкой меня тоже бесит. Папа у меня есть. Я хочу партнера, а не родителя.
— Ярослав не со всеми так себя ведет, — осторожно сказала Саша. — Я про отношение. Он на работе всех воспитывает направо и налево, он мне замечания каждый день по три порции выдает, и по работе, и просто так. Он к тебе особенно относится.
Маринка даже изогнулась, чтобы посмотреть Саше в лицо.
— Я бы сказала, что это он к тебе особенно относится, но ты меня, наверно, придушишь, — пробормотала она. — Но речь не об этом. Я чувствую, что сейчас у него даже первоначального интереса нет. Что ты думаешь?
— Что? — переспросила Саша.
— Ну, что ты думаешь? Я же права? Что он про меня говорил?
— Да ничего, — отозвалась Саша. — Мы на работе о тебе не разговариваем, и вообще о личном не разговариваем.
«Не разговаривали, — поправила она себя, — если можно, конечно, считать сны о подменышах, убийствах и странных людях личными делами».
Она некоторое время размышляла, что именно ответить Маринке, как ее успокоить, по всегдашней дурацкой, наверно, привычке утешать.
— Слушай, — наконец сказала Саша, — если ты так расстраиваешься, то чего же с Алеком тогда учудила? Ты тогда всерьез увлеклась или думала, что Ярослава ревностью расшевелишь? Он просто-напросто обиделся. Доверял тебе, а ты…
— А что я? — тут же оскорбилась Маринка, и по ее голосу Саша поняла, что ткнула в больное, Маринка и сама об этом думала, только не хотела признавать вину. — Я не человек, что ли? Я что, не имею права ошибаться? По-твоему, он себя может вести как хочет, весь такой из себя покровитель, весь такой правильный, а я должна в пай-девочку играть? Да ты вообще на чьей стороне?
— Но-но, давай без сторон, — предостерегающе подняла руку Саша. — Ты знаешь, на чьей я стороне. Но не люблю, когда так… это неправильно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Ну все! Начинается «правильно-неправильно»!
Маринка, распаляясь, начала было кричать, что она вечно не права и ее достало осуждение, но Саша вскочила, села напротив сестры и сложила руки на груди.
— Марин, — сквозь зубы сказала она, потому что начала всерьез злиться. — Нечего несчастную строить. Ты знаешь, если человек тебе доверяет, а ты обманываешь, ничем другим как обманом это назвать нельзя. А ты еще небось вывернула так, что он извинялся за себя, да?
«И я своим дурацким советом помогла», — добавила она про себя.
— Да! И я не считаю себя неправильной!..
— Я и не говорила…
— Зато думала! В первую очередь человек должен заботиться о себе, это здоровый эгоизм, понятно? Если тебе плохо, то никому вокруг лучше от этого не станет, понятно?
— Непонятно, — резко ответила Саша. — Это дурацкая недопсихология из дурацких глянцевых журналов. Нельзя делать себе хорошо за счет других, вот в чем ошибка. Ты вот сейчас чего кричишь? Ты с ним расстаться хочешь или нет?
Маринка замерла на полувздохе и словно сдулась.
— Не знаю, — растерянно сказала она. — Вот не знаю. Наверно, нет, я пока не готова. Я не хочу.
— Тогда зачем ты это со мной обсуждаешь? Разговаривай об этом с ним самим, — пробурчала Саша.
Злость остывала, неприятным жгущим осадком оставаясь внутри.
— А ты права, Саш, — устало сказала Маринка. — Поеду завтра к нему… нет, прямо сейчас! Нет, лучше завтра, а то я уже выпила, опять наболтаю чего-нибудь. Спасибо тебе Саш! Прости меня, ладно? Я чего-то раскричалась.
Маринка вдруг всхлипнула, полезла обниматься, и Саша тоже заплакала. Наконец заплакала.
Только легче не стало.
14. Побег
Гвейле какое-то время был уныл донельзя, с ним невозможно было разговаривать.
Но спустя несколько дней он попросил Тайтелин подойти к своему столу и показал несколько латунных деталей, похожих на части зубчатых колес, и толстую ржавую гайку. Под ними лежали бумаги, а рядом — моток ниток и несколько резных пожелтевших листьев, которые принес из сада Диэди.
— Это то, над чем ты работаешь? — спросила Тайтелин. — Ну и барахло. А я-то думаю, чего командор так злится.
Гвейле покачал головой и вытянул из-под деталей несколько соединенных листов бумаги. Пожелтевшие и ветхие, покрытые убористыми каракулями и рисунками, сделанными коричневыми чернилами, чередовались с обычной писчей бумагой, исписанной черной ручкой.
— Я перевожу с научного наречия работу мастера-часовщика Билны Ашерина. Они думают, что это будет оружие. Такое оружие, которому не нужны боеприпасы или аккумуляторы. И такое, что сможет пронзать и уничтожать само пространство.
— Подожди, мастер Билна… это же дядька из сказки, — удивилась Тайтелин. — Тот самый, который построил Большие часы.
— Он самый, — негромко сказал Гвейле. — Несчастный дурак. В этой работе он описывает принцип устройства и начало своей работы над часами, которые могли бы измерять время вселенной.
Тайтелин невольно скривилась, вспомнив результат предыдущей работы горе-мастера.
— Прям всей вселенной?
— Прямо всей. Нашего и сопряженных с ним миров. Поэтому он искал… и, может быть, нашел способ проникать сквозь пространство и связываться с другими мирами.
— Звучит жутко, — сообщила Тайтелин. — Особенно из-за того, что туда залез именно он.
Гвейле даже улыбнулся и потер затылок.
— Ты права, — сказал он. — Но ему не удалось далеко продвинуться в практической части, он умер раньше.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— А ты в этом разбираешься? Это вообще возможно, такое оружие?
— Это моя специальность, — осторожно сказал Гвейле. — Не оружие, конечно, а пространственные конструкции. Я ведь инженер. И да, мне кажется, что возможно.
— А я думала, ты разрабатывал программы под систему баланса.
— Нет, Лин. У меня другая специализация.