Но сейчас быть несвободным оказалось слишком удушающе. Думая о том, что он навечно останется запертым где бы то ни было, Гвейле чувствовал только досаду своей слабостью.
Это было больно. Но как объяснить это Тайтелин, которую никто никогда не запирал?
— Я не могу, — слегка раздраженно сказала Тайтелин. — Байю приказал держать тебя тут.
— Мне очень тяжело, — устало сказал Гвейле. — Отпусти меня. Я сам найду дорогу… и место, где жить. Люди ведь живут как-то… Лин, ты даже не знаешь, чем я здесь занимаюсь, и к чему это может привести.
Гвейле потянулся к ней, взял за плечо, заглядывая в лицо. Тайтелин сумрачно посмотрела. Не в глаза, не на лицо.
Ее взгляд прошел сквозь, словно Гвейле не было.
— Я могу придумать что-нибудь, — уже понимая, что зря, сказал Гвейле. — Чтобы никто не мог тебя заподозрить. Тебя никто не тронет.
— Я не боюсь, — удивилась Тайтелин. — Но у меня приказ.
Пальцы Гвейле разжались.
Это была еще одна ее броня — невидимая, но тем не менее действенная. За этим все они и приходили в Дом-с-маятником, отдавая одному человеку возможность решать за них. Чтобы самим больше ничего не определять и не быть ответственными.
«Если бы я… толкнул ее? Запер в одной из комнат? То смог бы выбраться… при определенном везении».
Может быть, если бы он не видел только что как они дрались с Диэди, он бы решился побороться, но… это было физически невозможно. При таком раскладе он и никого бы из младших учеников не смог бы победить.
А если схватить ее сейчас в охапку — и вниз, сквозь решетку цветных стекол, прямо на металлическую ограду? Если прыгнет сам, она успеет перехватить.
Не сбежать, но хоть так…
«Нет, я не смогу, — глядя на нее, подумал Гвейле. — Я не причиню ей вред».
Гвейле и сам знал, что он слабак.
Но его разум никто не запирал. Там, где не поможет сила, всегда остается разум.
13. Беспорядок
Последние два дня праздников Маринка ходила немного притихшая, и Саша думала, что это из-за того происшествия в усадьбе. Маринка взяла на себя заботы об Алеке, хотя тот мужественно отбивался.
Вот это и не нравилось Саше, это было то, что царапало ее с самого возвращения из Москвы. Маринка о чем-то думала и не делилась — а так бывало когда она знала, что Саше что-то не понравится.
Саша отмерила чайные листья, потом добавила травы, которыми угостила соседка, и заварила крепкий-крепкий чай.
Он, правда, не пах так, как у Татьяны Алексеевны, а все больше горько, как в аптеке, но Саша подумала, что если разбавить побольше, то будет неплохо. Она так и сделала и вышла с чашкой в сад. На гамаке сидел нахохлившийся Пашка и задумчиво качался. Остальные еще час назад ушли на родник, в доме остались только они вдвоем.
Саша сходила еще за одной чашкой чая для него.
— Двигайся, — сказала она.
Пашка не хотел, но Саша вежливо улыбнулась, и он, вздохнув, освободил ей место рядом.
Они посидели молча рядом, потом Пашка допил чай и сказал:
— Гадость какая.
— Зато полезная, — отозвалась Саша. — Наверно.
— Этот хипстер за Маринкой ухлестывает, — пробурчал Пашка, и Саша поняла, что бедного Пашку это и мучило. — Скажи ей, чтоб не велась. Ему походу все равно, за кем ухлестывать.
— Она большая девочка, — сглотнув, ответила Саша.
Пашка учился с Маринкой со второго класса, совсем не хотел с ней общаться, тем более что прицепом везде шла еще младшая сестра, но деваться ему было некуда: родители крепко дружили домами. Пашку отправляли к ним на дачу на лето. Пашку заставляли выходить гулять с ними, потому что его только перевели в их школу, и он не успел «влиться в коллектив».
Классе в десятом он признался Маринке в любви, но той было не до него. У нее была другая тогдашняя великая влюбленность, и Пашка отступил.
Он остался другом, одним из большой школьной компании, которая со временем рассеялась. Остались от нее только вот Степа, Саша с Маринкой и он сам.
— Ты дурак, да, Паш? — спросила Саша.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Пашка не обиделся.
— Не знаю, — сказал он. — На себя посмотри.
***
— Саш, позови Маринку, не могу ее нигде найти, — сказала Ада. — Мы с ней собирались ужин готовить. По-хорошему, конечно, уже поздно не то что готовить, но и есть, но…
— Но поведешься с вами, научишься всякую гадость есть… и делать! — бодро засмеялся Степа.
— Юморист, — пробурчала Ада, — Лучше включай гриль, сегодня будут овощи с брынзой.
— Эй, а мясо? — возмутился Пашка, и Степа зашикал на него, чтоб не кричал.
Саша кивнула и пошла искать сестру.
Обычно кто-нибудь самый голосистый звал пропавшего, но сейчас Нина прилегла подремать, сказав, что устала, и Степа следил, чтобы все было тихо.
Саша, думая о том, что Степа такой трогательно-смешной, когда заботится о Нине, поднялась на второй этаж, осторожно обходя самые скрипучие половицы, никого не нашла, спустилась. На кухне тоже никого не было, и в общей комнате. Саша на всякий случай толкнула дверь и в родительскую спальню. Дверь не скрипела, поэтому никто из тех, кто был в комнате не обернулся.
Саша вздрогнула. Всего мгновение она не могла сообразить, что видит — в полумраке комнаты сложно было что-то разглядеть.
Это Алек сидел на стуле, белел прямоугольник марлевой повязки на голове. Это Маринка склонялась над ним, и Саша вздрогнула, машинально отпрянула назад, краснея. Они целовались, почти беззвучно дыша, чтобы не привлекать внимания, и Саша с тяжело бьющимся сердцем притворила дверь.
Она хотела отойти подальше и, погромче топая, вернуться, но почти сразу наткнулась на того, кого меньше всего хотела бы сейчас увидеть.
— Ярослав! — почти взвизгнула она и услышала, как за дверью что-то зашумело.
Ярослав недоуменно уставился на нее.
— Я, — подтвердил он. — Напугал, что ли? Ада сказала, что ты Марину ищешь, я… Саша, что не так?
— Все в порядке, — соврала Саша.
Потом она все думала, что не так, почему настолько испугалась, почему стояла столбом, не давая себя обойти.
Может быть, потому что с детства привыкла покрывать Маринку в ее шалостях. Но почему ей было страшно, Саша так и не поняла. Видеть целующихся было гадко.
Ярославу не понравилось что-то в ее лице, он резко сдвинул ее за плечи в сторону и вошел в комнату.
Саша стояла на месте, не решаясь двинуться. Но все было мирно — Маринка спокойно сказала, что они делали перевязку, Алек что-то пошутил, Ярослав что-то спросил, потом громче сказал, что ее ждет Ада.
Маринка быстро вышла из комнаты, за ней Алек. Ярослав остановился в дверях. Саша встретилась с ним взглядом. Он сдерживался, но все же Саша видела, что он был зол и растерян.
«Он не мог не понять, он не дурак», — стучало в голове у Саши.
— Я не дурак, — сказал Ярослав. — Я не…
Он запнулся и сжал переносицу пальцами.
— Смешно было? — зло спросил он, убирая руку и глядя Саше в глаза. — Я не буду спрашивать, что там случилось, но от тебя не ожидал.
«Чего?» — хотела было спросить Саша, но и так было понятно — он думал, что предательства. Не мог же он ждать, что она будет выбирать между ним и родной сестрой…
Но сашина рука словно сама схватила его за рукав клетчатой рубашки, не давая уйти. Ярослав молча нахмурился.
— Я не… не поэтому вас останавливала, — с трудом выдавливая слова, сказала Саша.
И вроде бы пустяк, ну что такого случилось, а внутри было мерзко. И дышать было тяжело, словно чья-то рука сжала горло.
Сейчас бы уйти и поплакать где-нибудь, чтобы избавиться от напряжения, снять с себя чужую горечь, чужой обман и неприятности. Но она все равно стояла и давила из себя слова, за которые, может быть, потом будет стыдно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Я не хотела, чтобы вы расстраивались. Не хотела, чтобы вы что-то видели и не так… или так… подумали. Маринка… хорошая. Не думайте про нее плохо. Я не смеялась над вами, никогда.