Но просыпается не до конца. Вытащить себя из сна ему не удаётся, как он ни старается. Он снова проваливается сквозь убаюкивающий стук колёс и вдруг видит себя со своим оркестром в том колхозном амбаре, где укрывался вместе с ребятами и девчатами после работы в поле, когда пошёл дождь. Виктор дирижирует, оркестр играет, а девчата пляшут с явившимися в гости молодыми хлопцами в военной форме. И играет оркестр вальс «Амурские волны», долго-долго, по кругу, доигрывая и начиная заново, а пары всё кружатся, всё кружатся на волнах музыки, хотя и колёса стучат, и поезд мчится, и сонно вздыхают раненые. Наконец Виктор просыпается. Он ловит себя на мысли, что, может быть, кто-то из тех молодых ребят в военной форме, что танцевали тогда с девчатами, теперь среди раненых в этом поезде, в этом самом вагоне.
Именно тут Виктор и осознаёт, что он уже не спит. И почему-то вспоминается ему давний разговор об учёбе в консерватории. Маруся подала ему эту идею, а когда мать спросила его, Виктор не мог себе представить, как бы он оставил своих ребят и уехал в далёкий чужой город. Теперь он бросил и ребят, и брата Мишу, отправившись в самом деле за тридевять земель.
Поезд снова стоял на какой-то станции. Уже рассвело. В вагоне появились новые пассажиры.
– Мы близко, только до Куйбышева, – донёсся до Виктора немолодой женский голос.
– А что, Куйбышев уже скоро? – спросил один из раненых.
– Да пару часов ещё, – ответил на этот раз мужской, вернее стариковский, слегка надтреснутый голос. – Хотя, оно конечно, смотря как ехать…
– А вы до самого Ташкента? – поинтересовалась новая пассажирка.
– С чего вы взяли, мамаша? Мы тоже до Куйбышева, – вступил в разговор фельдшер Петрович. – Нас примет центральный госпиталь. А Ташкент – это тёпленькое местечко! – Он усмехнулся в свои сизые усы.
– И то верно, – согласился старик. – Слишком даже тёпленькое. Ташкент не для всех!
Варежкин и Петрович снова решили раскурить по «козьей ножке».
– Чего это, Ваня? Как будто прокламация? – удивился фельдшер, беря протянутый ему для самокрутки кусок бумаги.
– Это, батя, немецкая листовка из Брянска. Фрицы такие с самолётов разбрасывают над оккупированными городами. И пишут там, будто бы они Москву уже взяли.
– Вот же сволота! – возмущённо воскликнул старик. – Да их из-под Москвы-то погнали! Али вы не слыхали? Только вчера по радио передали!
– А ты, дедуля, верно говоришь? Сам слышал? – засомневался Петрович.
– Вот те крест! А не веришь – погоди до Куйбышева, там уж точно объявят! Это ж такое дело…
Новость вмиг отозвалась по вагону криком ликования. И Виктор тоже кричал «ура» вместе со всеми. У него даже слёзы выступили на глазах. И радость смешалась с горечью. Перед ним вставало серьёзное лицо Михаила, звучали его убедительные слова, которыми он так ловко обманул брата.
«Эх, Миша, Миша! Как же ты можешь так со мной поступать? Из любви ко мне ты хочешь сделать из меня дезертира! Ты же коммунист!» – мысленно упрекал он брата.
Виктор отвернулся к стене и закрыл лицо руками. Невыносимо больно было его сердцу само то, что в нём рождается этот ропот. Сердце Виктора знало, что его старший брат не может поступать недостойно. Как бы там ни было… Не может! Ведь всему, что Виктор считал важным в жизни, во что верил, научил его Михаил, который сам служил для него лучшим примером того, каким должен быть настоящий коммунист. Как же мог Миша одним-единственным поступком перечеркнуть в глазах брата всё то, чему учил его своей жизнью? Что-то крылось за этим. Здесь должна быть какая-то веская причина!
А поезд всё стоял. В вагоне говорили, будто это из-за встречного поезда, который придётся пропустить. Но время шло, а никакого встречного поезда не было. Тогда среди пассажиров прошёл другой слух: повреждены железнодорожные пути, на их ремонт может уйти несколько часов.
Петрович не раз бегал на станцию.
– Ну, что там слышно, батя? – беспокоились раненые.
– Пути вроде как чинят, а сколько стоять будем, неизвестно, – отозвался фельдшер.
– Эдак мы засветло на месте не будем! – со вздохом проворчал старик, рассказавший новость о разгроме немцев под Москвой.
– А ты, дедуля, не ной! – одёрнул его Варежкин.
– Здесь на станции ещё раненые, – мрачно проговорил Петрович. – На подводах привезли. Говорят, фрицы тут где-то тоже госпиталь разбомбили. Тяжёлые есть, которым операция нужна. И всем дорога в Куйбышев. А куда ж ещё? Только у нас в вагоне уже нет места. Хорошо, если в других ещё можно потесниться, но тоже вряд ли.
– Пока мы будем тут стоять, в пору ещё один вагон для них прицепить! – заметил кто-то.
– А похоже, что и прицепят! – воскликнул Петрович. – Ведь вагоны на запасном пути есть!
Эта мысль сразу подействовала на пассажиров успокаивающе, помогая смириться с ожиданием. Один Виктор по-прежнему неподвижно лежал на своей верхней полке, отвернувшись к стене и зажмурив глаза.
Если бы ему ещё пару недель назад показали его таким, каким он стал сейчас, Виктор не поверил бы. Сейчас он меньше всего походил на самого себя, энергичного, общительного, энтузиаста и оптимиста, привыкшего всегда быть в гуще людей и событий. Как же он согласился на то, чтобы занять не своё место и жить не своей жизнью? Виктор боялся думать дальше даже представлять себе того раненого, который мог бы ехать в Куйбышев вот на этой верхней полке.
И тут, в который раз уже за время пути, словно туман окутал его, сгустился, и он провалился в сон. И вот Миша, одетый в штаны и рубаху, как какой-нибудь мужик с хутора, стоит на опушке леса. «Уходи скорее, Витя! – приказывает Мишин голос. – Беги и не оглядывайся. Один из нас двоих останется в живых. Только один. И это должен быть ты!» Виктор видит, как со всех сторон на старшего брата надвигаются зловещие тёмные фигуры, окружают его, хватают, вяжут ему руки за спиной. «Миша!» – беззвучно кричит Виктор и с усилием размыкает веки.
– А ему сестра старшая так и сказала, – слышен где-то рядом голос старика. – Я, говорит, знаю, что если ты не поедешь в эвакуацию, то жив не останешься. Поэтому давай, братишка! Так вот, значит, и отправила она его в эвакуацию, а сама осталась. А в их квартиру ночью бомба попала. Так её там и убило.
«Миша! – шепчет Виктор холодеющими губами. – Миша, нет!»
Страшная картина стояла у него перед глазами, точно всё уже случилось наяву или произойдет в скором будущем, если только не изменить это немедленно, сейчас же: полицаи