Читать интересную книгу Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма - Георгий Голохвастов

Глава десятая

Но в детском мире их игр и мечтанийСвершился вдруг неожиданный сдвиг,Недобрый вестник поры испытаний;Я в нем невольно с тревогой постигЗловещий знак роковых начертанийИ близкой бури предсказанный валНа тихом море их жизни узнал.

Любовь! В лукавом ее наважденьиЯ понял завязь грядущих невзгод:Любовь прекрасна в своем зарожденьи,Но горек будет отравленный плод.

А дети гостье с ее чудесамиСердца открыли доверчиво сами…Вина не их… не моя… и ничья…Весь мир, природы самой голосами,Признал любовь — бытием бытия:Поют ей славу в порыве единомПростор небес, океан и земля;Звучит хвала ей в жужжаньи шмеля,И в стоне горлиц, и в крике орлином;Она влечет к стрекозе стрекозу;Ей страстно служат цветы, расцветая;Томится ею весна золотая;Ей данью лето приносит грозу,Как смелый голос желаний мятежных,А осень — бледных небес бирюзу,Как грустный символ страстей безнадежных.

И гимн природы в двух детских сердцахЗвучал, как эхо, двойным преломленьем:Любовь друг к другу зажглась в близнецах.Они открыли в себе с изумленьемНесмелых, светлых желаний ростки,И счастье грез с непонятным стремленьем,И жажду ласки с неясным томленьем,И сладкий зов беспричинной тоски.Теперь нередко касанье рукиТайком смущало их душ безмятежность;Им ночью снились тревожные сны,А в днях их смутно жила неизбежностьВолшебной, жуткой для них новизны.Уже не дружба, не братская нежностьНезримой связью сближала детей;Иного чувства звала их безбрежность,Сильнее крови и дружбы святей.

То было счастье, как жизни дыханье,Когда, безумьем сердец не губя,Чуть веют радость и благоуханьеЛюбви, еще не сознавшей себя;Когда два сердца друг другу навстречуБездумно рвутся, а трепет в кровиТвердит одно: — «Позови, позови,И я на зов твой призывом отвечу!..»То было утро безгрешной любви.

Но лишь недолго они бережливоВзаимно чувство таили в тиши,Боясь поведать о тайне счастливой,Страшась вспугнуть ликованье души.

Любви не спрячешь, не скроешь под спудом;Она, как свет, как цветов аромат,На волю рвется из плена и чудомСебя расскажет, как песни раскат.

Был день, какие бывают в началеПоры осенней: насквозь золотой,Теплом, как чаша вином, налитой,С налетом грусти в прозрачности далейИ с ветром свежим, несущим с долин,Как блестки, нити седых паутин.Лучился полдень. И в трапезной залеСиял, как праздник, обеденный чин.Горели краски настенных картин,Резьба сверкала двойного престола,Блистал над ним расшивной балдахин;Пестрели плитки узорного пола;И меж цветов золотых на столеСветились вина в сквозном хрустале.

Кифары, арфы и флейты двойныеСливали стройно аккорды в одинПоток певучий; в него тамбуринРонял удары, как в зыби речныеЖивые капли. И вольно плылаДуша людская с волною напевной.

Царевич-отрок с сестрою-царевнойСидел на кресле двойном у стола.

Меж тем на гладкой площадке помостаЗабав и игр вереница цвела.Борцы-ливийцы гигантского ростаВ борьбе, как спруты, сплетали тела;Скакали, гнулись, качались гимнасты,Ходил, колеблясь, канатный плясун.В тюрбане пестром урод головастый,Горбатый карлик, индийский колдун,Играл печально на тонкой свирели:И с тихим свистом из легких корзинДесятки змей выползали на трели,Свиваясь в кольца; узоры их спинРасцветкой красок волшебных горели,Мерцая медным отливом чешуй;На гибком жале неся поцелуй,Легла на грудь укротителя кобра;А стан ему опоясал удав,Могучей лентой цветною обжавС такою силой, что хрустнули ребра;Но трели новой задумчивый стон, —И сразу петли ослабил пифон.

В нарядах ярких шуты и шутихиТолпой вбегали в палату, и залДрожал от смеха; но вновь ускользалИх рой крикливый, и царствовал тихийНапев любовный согласных кифар —Живой и чистой гармонии дар.

Давно все знали, что царские детиВсегда любили обеденный срокЗа солнце полдня, за звучный потокМелодий грустных, за зрелища эти,За ласку старых и преданных слуг,Хранивших чинно их детский досуг.

Обычно, прежде, во время обеда,Меж яств согреты глотками вина,Шутили дети, кипела беседа,Был светел смех и веселость шумна.Но всё сегодня обоим не в радость,Ни день хрустальный, ни песенный хор,Ни выбор лакомств, ни сочная сладостьПлодов румяных. Опущенный взорЦаревны явно подернут печалью.С ней рядом, молча, царевич поник;Сжимает горло ему воротникИз частой сетки с лазурной эмалью;И так оплечий сквозных кружеваТеснят, что груди томительно-душно;В жару истомном горит голова,И вихрем мысли бегут непослушно,А сердца стук и прерывист, и част.Кто снам рассвета найдет выраженье?И кто — вина молодого броженье —Томленье юной души передаст?

Глава одиннадцатая

Но вот, черпалом из полной пеликиПо чашам льет виночерпий седойНапиток сладкий, и резвые бликиИграют в нем, как задор молодой.Невольник черный, курчавоволосый,Ступая мягко, подносит скифосыСестре и брату; он ставит виноС приветом древним: «Да будет на благоЗаздравный кубок, налитый полно,До края доброй и радостной влагой!»

Старей ли, крепче ль сегодня вино,Но сердце бегло огнем разогрето:Царевич слышит, что бьется оноЕще мятежней, что трепетно где-тоСтучится кровь, а предательский хмельСлегка туманит. Баюкает трельГрустящих флейт, говорящих о далях,О чудных странах, о лунных ночах,О тайных встречах, о светлых печалях,О странных грезах в любимых очах…

И песнь любви сочеталась с приходомТанцовщиц юных. Они хороводомСплетались в пляске, и легкой гурьбой,Послушны звукам, сходились вплотную,Кружась, стремились опять врассыпнуюИ вновь свивали гирлянду цветную;Раскинув вдруг веера пред собой,Они скрывались, и чрез опахалаКой-где сквозила их тел белизна.Но, всех прекрасней и легче, однаЭфирной гостьей меж ними порхала.

И вдруг скрестился царевича взглядС глубоким взором, чарующе-томным,Таким глубоким, загадочно-темным,Как взор манящих в пучину наяд.

Раскрылся веер, как будто павлинийЦветистый, гордо распущенный хвост,И дрогнул танец, изысканно-простВ богатстве ритма и ясности линий;Воздушна поступь, не скрипнет помостПод плавным шагом плетеных сандалий;А в песне тела и говоре глазОттенки счастья, любви и печали,Боязнь и вызов, посул и отказ.

Трепещет грудь под жемчужной повязкой,Едва укрыт соблазнительный стан,И стерты грани меж правдой и сказкой,Смешались вместе и явь, и обман.

Царевич смотрит, и неодолимоПленяет в танце любви волшебство:Впервые сердце безумьем палимо,Дыханье жарко, и всё существоОбъято страстным и жадным влеченьем…Схватил и кружит внезапный поток,Как вдоль порогов бурливым теченьемРека бросает разбитый челнок.

И, женской властью безвольно влекомый,Царевич видит сквозь шаткий туман,Что в танце дразнит неверный обман…Колдуют флейты…. Вот облик знакомыйВозник, как образ счастливого сна…Уже во взоре с призывом истомыНе взор наяды с холодного дна,Уже не прежней танцовщицы плечиТомятся тайным желанием встречи;Уже всесильно влечет не она,Не эта дева, доступно-нагая…Иным виденьем царевич маним!В прекрасном теле мерцает другая,Как призрак чистый. Не ложен, не мнимЛюбимый лик… Как живая, пред нимОна… царевна… Мечта дорогая!Ей в очи глянуть! Признаться… Привлечь,Прильнуть устами; сомнения речьПрервать лобзаньем и смелою лаской…Но вдруг вся кровь поднялась до чела,И стыд невольный горячею краскойК щекам прихлынул… Душа замерла…

Царевич к жизни вернулся… Не сразуСестру узнал… Непривычной, инойОна предстала прозревшему глазу:Пред ним, пугая своей глубиной,Темнели очи. Манящ и неведомКазался чудный, загадочный взгляд,Всё тот же взор чародеек-наяд…О, взор желанный! Пусть кликнет, и следомЗа ним хоть в бездну, хоть на смерть! И вот,Глаза царевны позвали, а ротБессильно дрогнул… И быть сердцеведомНе надо было, чтоб трепетный зовВорвался в душу признаньем без слов:

Какое счастье! Она отгадала!Его мечтанья она поняла!..Плывет в тумане и кружится зала;Скользят, как тени, танцовщиц тела.

А рядом… ярко, как звезды ночные,Сияют очи, простые, родные,И в милом взоре ответ на вопрос.Сердца роднятся любовным сближеньем.Еще мгновенье… И быстрым движеньемБерет царевна свой полный скифос.

Чудесный голос, неведомый чей-то,Такой, как в грезах лишь снился стократ,Царевич слышит; как песня звучатСлова, сливаясь с поющею флейтой:«За наше счастье, возлюбленный брат!»

В глазах мечтанье. Но дрогнул, не допит,Скифос царевны. И брату онаДает свой кубок с остатком вина,Упорно смотрит и жадно торопит:«Царевич, выпей со мной пополам!»Они, на горе, не знали значеньяПриметы древней: завещано нам,Что в миг заветный двойного влеченья —В едином кубке залог обрученья;Никто, на горе, у юноши тамНе отнял чаши, подъятой к устам,Шепнув: «Царевич, опомнись… не пей ты!..»

И пьет царевич. Мятежным огнемВолшебный яд разливается в нем;Танцовщиц рой, заплетаясь плетнем,Безумней вьется… Певучие флейтыСтрастнее плачут о лунных ночах,О тайных встречах, о тихих речах,О странных грезах в любимых очах…

Погибла радость беспечного детства:Отравы сладкой вкусили ониОт кубка жизни. И не было средстваВернуть былые счастливые дни.

Пусть после вспышки своей безрассуднойОни пугливо замкнулись опятьВ блаженстве тайном любви обоюдной;Пусть вновь, как прежде, они поверятьНадежд запретных друг другу не смели,Тая их, словно присвоенный клад, —Но жизнь их, внешне храня свой уклад,Духовно стала дорогой без целиВ бесплодной трате несбыточных грез…Так вещих звезд не солгали скрижали!Уж тучи черной грядой набежали,Уж гром гремел предреченных угроз.

И ясно близость беды сокровеннойДушою чуял я в тихой моленной:

Несчастье к детям подходит… И нетЕму отсрочки, ни предупрежденья…Сегодня в ночь — в годовщину рожденьяПятнадцать им исполняется лет.И давит душу мне тихая жалость…Царевич вырос. Старинный законПризнает завтра его возмужалость;И вот, согласно с обычаем, онВ гарем свой брачный, как муж полноправный,Впервые вступит и в избранный кругКрасавиц-женщин войдет, как супруг.Свершится сразу жестокий и явныйРазрыв духовный двух чистых сердец,Надежд погибель, мечтаний конец…

Как сладят дети с душевным надломом?Найдет ли страсть примиренный исход?Ответа нет. А над царственным домомНависла тень неизбежных невзгод.

Глава двенадцатая