Читать интересную книгу Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма - Георгий Голохвастов

Глава одиннадцатая

Но вот, черпалом из полной пеликиПо чашам льет виночерпий седойНапиток сладкий, и резвые бликиИграют в нем, как задор молодой.Невольник черный, курчавоволосый,Ступая мягко, подносит скифосыСестре и брату; он ставит виноС приветом древним: «Да будет на благоЗаздравный кубок, налитый полно,До края доброй и радостной влагой!»

Старей ли, крепче ль сегодня вино,Но сердце бегло огнем разогрето:Царевич слышит, что бьется оноЕще мятежней, что трепетно где-тоСтучится кровь, а предательский хмельСлегка туманит. Баюкает трельГрустящих флейт, говорящих о далях,О чудных странах, о лунных ночах,О тайных встречах, о светлых печалях,О странных грезах в любимых очах…

И песнь любви сочеталась с приходомТанцовщиц юных. Они хороводомСплетались в пляске, и легкой гурьбой,Послушны звукам, сходились вплотную,Кружась, стремились опять врассыпнуюИ вновь свивали гирлянду цветную;Раскинув вдруг веера пред собой,Они скрывались, и чрез опахалаКой-где сквозила их тел белизна.Но, всех прекрасней и легче, однаЭфирной гостьей меж ними порхала.

И вдруг скрестился царевича взглядС глубоким взором, чарующе-томным,Таким глубоким, загадочно-темным,Как взор манящих в пучину наяд.

Раскрылся веер, как будто павлинийЦветистый, гордо распущенный хвост,И дрогнул танец, изысканно-простВ богатстве ритма и ясности линий;Воздушна поступь, не скрипнет помостПод плавным шагом плетеных сандалий;А в песне тела и говоре глазОттенки счастья, любви и печали,Боязнь и вызов, посул и отказ.

Трепещет грудь под жемчужной повязкой,Едва укрыт соблазнительный стан,И стерты грани меж правдой и сказкой,Смешались вместе и явь, и обман.

Царевич смотрит, и неодолимоПленяет в танце любви волшебство:Впервые сердце безумьем палимо,Дыханье жарко, и всё существоОбъято страстным и жадным влеченьем…Схватил и кружит внезапный поток,Как вдоль порогов бурливым теченьемРека бросает разбитый челнок.

И, женской властью безвольно влекомый,Царевич видит сквозь шаткий туман,Что в танце дразнит неверный обман…Колдуют флейты…. Вот облик знакомыйВозник, как образ счастливого сна…Уже во взоре с призывом истомыНе взор наяды с холодного дна,Уже не прежней танцовщицы плечиТомятся тайным желанием встречи;Уже всесильно влечет не она,Не эта дева, доступно-нагая…Иным виденьем царевич маним!В прекрасном теле мерцает другая,Как призрак чистый. Не ложен, не мнимЛюбимый лик… Как живая, пред нимОна… царевна… Мечта дорогая!Ей в очи глянуть! Признаться… Привлечь,Прильнуть устами; сомнения речьПрервать лобзаньем и смелою лаской…Но вдруг вся кровь поднялась до чела,И стыд невольный горячею краскойК щекам прихлынул… Душа замерла…

Царевич к жизни вернулся… Не сразуСестру узнал… Непривычной, инойОна предстала прозревшему глазу:Пред ним, пугая своей глубиной,Темнели очи. Манящ и неведомКазался чудный, загадочный взгляд,Всё тот же взор чародеек-наяд…О, взор желанный! Пусть кликнет, и следомЗа ним хоть в бездну, хоть на смерть! И вот,Глаза царевны позвали, а ротБессильно дрогнул… И быть сердцеведомНе надо было, чтоб трепетный зовВорвался в душу признаньем без слов:

Какое счастье! Она отгадала!Его мечтанья она поняла!..Плывет в тумане и кружится зала;Скользят, как тени, танцовщиц тела.

А рядом… ярко, как звезды ночные,Сияют очи, простые, родные,И в милом взоре ответ на вопрос.Сердца роднятся любовным сближеньем.Еще мгновенье… И быстрым движеньемБерет царевна свой полный скифос.

Чудесный голос, неведомый чей-то,Такой, как в грезах лишь снился стократ,Царевич слышит; как песня звучатСлова, сливаясь с поющею флейтой:«За наше счастье, возлюбленный брат!»

В глазах мечтанье. Но дрогнул, не допит,Скифос царевны. И брату онаДает свой кубок с остатком вина,Упорно смотрит и жадно торопит:«Царевич, выпей со мной пополам!»Они, на горе, не знали значеньяПриметы древней: завещано нам,Что в миг заветный двойного влеченья —В едином кубке залог обрученья;Никто, на горе, у юноши тамНе отнял чаши, подъятой к устам,Шепнув: «Царевич, опомнись… не пей ты!..»

И пьет царевич. Мятежным огнемВолшебный яд разливается в нем;Танцовщиц рой, заплетаясь плетнем,Безумней вьется… Певучие флейтыСтрастнее плачут о лунных ночах,О тайных встречах, о тихих речах,О странных грезах в любимых очах…

Погибла радость беспечного детства:Отравы сладкой вкусили ониОт кубка жизни. И не было средстваВернуть былые счастливые дни.

Пусть после вспышки своей безрассуднойОни пугливо замкнулись опятьВ блаженстве тайном любви обоюдной;Пусть вновь, как прежде, они поверятьНадежд запретных друг другу не смели,Тая их, словно присвоенный клад, —Но жизнь их, внешне храня свой уклад,Духовно стала дорогой без целиВ бесплодной трате несбыточных грез…Так вещих звезд не солгали скрижали!Уж тучи черной грядой набежали,Уж гром гремел предреченных угроз.

И ясно близость беды сокровеннойДушою чуял я в тихой моленной:

Несчастье к детям подходит… И нетЕму отсрочки, ни предупрежденья…Сегодня в ночь — в годовщину рожденьяПятнадцать им исполняется лет.И давит душу мне тихая жалость…Царевич вырос. Старинный законПризнает завтра его возмужалость;И вот, согласно с обычаем, онВ гарем свой брачный, как муж полноправный,Впервые вступит и в избранный кругКрасавиц-женщин войдет, как супруг.Свершится сразу жестокий и явныйРазрыв духовный двух чистых сердец,Надежд погибель, мечтаний конец…

Как сладят дети с душевным надломом?Найдет ли страсть примиренный исход?Ответа нет. А над царственным домомНависла тень неизбежных невзгод.

Глава двенадцатая

Но время к полдню. Уж бдительный гномонКороткой тенью на мраморный круг,Нагретый солнцем, откинут.Вокруг Амфитеатра взволнованный гомон:В ограду цирка, волна за волной,Народ втекает толпою цветной;Как берег в пору прибоя, залитыЛюдьми проходы, места на скамьяхИ лестниц белых широкие плиты;Теснятся люди, садясь второпях,И слитный говор, глухой и сердитый,Как гуд пчелиный в жужжащих роях.

Здесь светлым даром Творящей ПриродеВо славу Жизни, при клике людском,Опять свершится в торжественном ходеВенчанье девы со статным быком.

Обряд старинный не плод суеверий,Не след безумства слепых дикарей,А чистый символ высоких мистерий,Наследье эры великих царей.Был Праздник Жизни в далекие годыЗалогом мира, любви и добра,Святым союзом людей и природы,Единством всех во всесущности Ра.

Не миф, а правда в завете преданья:Среди бессчетных миров мирозданьяЗемля — жена и плодящая мать,И страстно жаждет, полна ожиданья,Супруга-бога, чтоб в час обладанья;Его на грудь возложить, как печать,И, семя жизни приемля, зачать.И бог всесильный и благоутробныйК земле нисходит, природе подобный,В обличье зверя, чтоб явно опятьЕе с собою союзом связать.

И чудо это доныне понятноДля чистых духом и сердцем простых:В нем голос веры, вещающей внятноО тайнах мира, от века святых,В нем дальний отблеск мечты невозвратнойО братстве общем времен золотых…Но медный гонг прозвучал троекратно.

На миг всё стихло. В ристалищный кругВошла толпа темно-бронзовых слугС цветами в легких корзинах плетеных:Песок арены усыпать ковромЦветов отборных и веток зеленыхОни должны пред быком-женихом.

Волнует близость желанного срока.И взоры всех обратились к вратамТяжелым, мрачно чернеющим там,Где площадь круглой арены с востокаЗамкнул высокий двуглавый пилон.За ним, внутри трехстороннего хлева,Рогатым стадом наполнен загон;Быки дрожат от нескрытого гнева,Уставясь в землю, протяжно ревутИ ждут: лишь щелкнет надзорщика кнут,Всё стадо хлынет из темного зеваВорот скрипящих, как белый поток,Взрывая злобно блестящий песок,Пьянея солнцем, свободой короткойИ криком черни, ревущей, как зверь.Но путь к свободе отрезан решеткой,Засовом крепким заложена дверь.

И вдруг толпа всколебалась, вздохнула;Все руки вверх, шелестя как тростник,Простерлись сразу; раскатами гулаПрорезал воздух восторженный клик.На правой башне, увитой цветами,Под пышным царским навесом с местамиЦаря, царицы и царских детей,Спокойно высясь над радостью бурной,Высокий, гордый, в одежде лазурной,Явился царь, повелитель царей,Народов вождь, Атлантиды владыка,Наместник Бога. Всеобщего кликаВосторг встречая, приветливо онТолпу окинул внимательным окомИ, молча, отдал народу поклон.В разгаре полдень; в огне небосклон;И гордо-ярок на своде высокомНебесный образ незримого Ра.Еще слышнее теперь со двораБыков мычанье доходит… Пора!

Вновь гонга звук серебристый и четкий.Привратник смуглый у звонкой решетки,Гремя ключом, отмыкает замки,В скобах железных грохочет засовом;Врата открылись, и с бешеным ревомГурьбою вышли на волю быки.Их встретил дружный приветственный шепотОн рос, и вырос в настойчивый ропот —Сдержать волненья не может народ;Смешался с криком ликующим топотЖивотных, грузно бегущих вразброд.

Рога их тускло горят позолотой,На мощных шеях венки из цветов,И ленты ввиты с любовной заботойВ густые кисти их гладких хвостов;От доброй сыты и бражного пойлаИх шерсть белее и мягче, чем пух,Их рев, как гром, угрожающе-глухИ бьет сквозь запах навозного стойлаПривольных пастбищ неведомый дух.

Вновь гонг. И цирка гудящего рамаДругой картиной живой расцвела:Рядами девы — затворницы храма —Вошли в кипенье людского котла.Они проходят, и льется хвалаИх звонкой песни, как эпиталама,Предвестьем таинств венчальных светла:

На земле и в небе синемБрачный пир: грядет жених.Девы-сестры! Смело скинемТяготу одежд своих.

Ветра ласке поцелуйнойПо обычаю вековОтдадимся в пляске буйнойНа крутых хребтах быков.

Принесем Небес ПосланцуВ дар венчальный — радость дев:Солнце праздничному танцуУлыбнется, просветлев.

И в живительном пригревеТой улыбки, Вышний ЛучЗародит в невесте-девеВечной Жизни вечный ключ!

Уж с белым стадом смешались туники.И в шуме тонет звенящий напев;Толпа ревет, как разбуженный лев;Почуяв вызов, испуганно-дики,Быки с мычаньем метнулись от дев.

Но громче, вторя растущему крику,Гремит кимвалов безудержный звон.В ответ людскому и бычьему рыкуОдна из дев торопливо тунику,Сорвав, бросает: так, тесный коконСтряхнув внезапно, из темной могилыВспорхнет на свет мотылек легкокрылый.

Она спешит, непостыдно-нага,Быку вдогонку; настигла, и смелоС налету ловит его за рогаИ сильным взмахом упругое телоКак мяч, кидает стремительно ввысь;А бык огромный, тяжелую рысьСменив коротким порывистым скоком,Идет прыжками неловкими, боком:Он чует злобы горючей приливИ водит краевым от бешенства оком,Храпя и низко рога опустив.

За первой девой стремглав и другиеБегут к быкам; на песчаном кругуВезде мелькают тела их нагие,В движеньях ловки, вольны на бегу.Песок, как брызги, кидая ногами,Грозя бодливо крутыми рогами,Ревут и хлещут хвостами быки;Но всюду девы, беззвучно-легки,Проворно-гибки, скользят за быками,Рога бесстрашно хватают руками,С размаху ловко садятся верхомИ пляшут, стоя, на спинах могучих.Быкам не сбросить наездниц летучих,И гнев бессильный в их реве глухом.

Им ревом вторит тревожноголосыйПривет народа. Дождем лепестковТолпа венчает и ярость быков,И дев безумье. Рассыпались косы;Их треплет ветер; в сверкании глаз,В губах раскрытых — священный экстаз;В игре отважной, как молнии, быстрыИзгибы солнцем пронизанных тел.Всем цирком страстный порыв овладел,Поют мужчины, а женщины систрыТрясут, беснуясь… Но гонг, прогудев,Сигнал свой подал для пляшущих дев.Покрыты потом и клочьями пены,Устало набок свалив языки,Нестройной кучей у края арены,Столпившись, жмутся друг к другу быки;Рога склоняя, как вилы кривые,Смиренно гнется тяжелая выяПод лаской женской горячей руки.

Глава тринадцатая