Читать интересную книгу В тесных объятиях традиции. Патриархат и война - Нона Робертовна Шахназарян

и замысловаты: люди живут в состоянии постоянной турбулентности перемещающихся людских потоков. Многие беженцы из Азербайджана, прожив некоторое время в Карабахе, переезжали в Россию, пытались там обосноваться, затем, потерпев провал, возвращались в Карабах[217].

Карабахское общество претерпело серьезные трансформации в послевоенный период (состояние войны длилось с 1989 по 1994 гг.), в том числе социально-демографического порядка. В поисках рынков труда немалая часть мужского трудоспособного населения покинула регион. В связи с тотальной послевоенной разрухой многие семьи на момент исследования жили за счет помощи родственников как внутри, так и за пределами региона. Те, кто такой помощи не получали, вынуждены были мигрировать сами (срабатывает, так называемая, сила слабых связей).

Для реализации плана мигранты используют свои персональные социальные сети, что предусматривает наличие родственников или друзей, интегрированных в российское (или любое другое) общество. Информация о всевозможных экономических моделях и стратегиях циркулирует через земляческие сети. Чаще всего эти люди (друзья, родственники) обеспечивают новоприбывших жильем, а иногда и работой, по крайней мере, на первое время. Однако это не значит, что мигрантские социальные сети гомогенны по своей структуре и механизму. Анализ социальных сетей, или социально-сетевой анализ (Social Network Analysis) — теоретический конструкт, изобретенный учеными для описания «реальностей», связанных с социальными связями и коммуникациями. В его рамках разработано понятие «Сила слабых связей» (The Strength of Weak Ties), суть которого в том, что они соединяют людей с более широкой сетью обмена, поддержки и обязательств вне рынка[218].

Связи, бывшие раньше эмоционально и экономически слабыми из-за дистанцированности, в экстремальных ситуациях становятся «сильными» ввиду того, что предоставляют доступ в другое ресурсное поле, обеспечивая решение базовых жизненных проблем[219]. Было бы грубым упрощением назвать эти отношения инструментальными. Безусловно, они гораздо более сложные как в эмоциональном, так и финансово-экономическом отношении. Эта сеть была и остается ключевым механизмом выживания. Как свидетельствуют многие информанты, без финансовых трансфертов от гастарбайтеров население Нагорного Карабаха просто не выжило бы[220].

Мощные мотивации миграций из карабахского региона связаны с постперестроечными изменениями в структурах бывших советских обществ. Экстремальные миграции начались в конце 1980-х в результате следующих факторов:

Политический: ослабление влияния Москвы и усиление сепаратизма, сопровождавшегося кровавыми межэтническими и социально-политическими конфликтами. С распадом СССР эти миграции стали массовыми[221].

Экономический фактор: бедность региона в советское время переросла в обнищание. События 1988–1994 гг. явились апофеозом лишений. Блокада, продолжительные военные действия, разрушение отраслей экономики, которые были основными составляющими жизнеобеспечения людей (сожженные в ходе войны виноградники, пасеки, поля; выведенная из строя оросительная система, техника, переоборудованная в военную, словом, коллапс аграрного сектора) полностью разрушили экономические связи и поставили население на грань нищеты. Помимо того, как и все советские люди, большинство карабахцев потеряли в результате инфляции все свои денежные средства, с тем различием, что они все время реформ находились «запертыми» на блокированной территории и не имели возможности обменять свои рубли по индексации. Ситуация ухудшилась с началом военных действий.

Психологические мотивы: страх перед началом новой войны ввиду неопределенности государственного статуса территории. Избегание службы в армии — еще один двигатель миграции. Несмотря на наличие рабочих мест в армии, многие мужчины предпочитают отъезд, поскольку не видят перспектив жизни в депрессивном регионе с постоянно маячащей угрозой начала новой войны.

«Культурные» мотивы: те виды работ, которые люди никогда не выполняли бы в местах своего проживания даже в моменты экстремальной необходимости из-за риторики, развиваемой вокруг понятий «стыд» и «честь», они могли выполнять в принимающих странах, где их «никто не знает».

Специфика постсоветских миграций заключается в том, что они долговременны[222]. Значительная часть доперестроечных миграций, в отличие от нынешних, имела стойкий сезонный характер. Если в советские времена мигранты могли позволить себе частые приезды к семье, то в постсоветский период в связи с непомерным подорожанием дорожных расходов гастарбайтеры приезжают навестить семью гораздо реже. Все эти обстоятельства отражаются на системе гендерных отношений, изрядно трансформируя ее. Однако отличие в положении женщины, советских жен гастарбайтеров и современных послевоенных соломенных вдов заключается в том, что, во-первых, стабильная советская система позволяла высылать денежное содержание, тем самым дистанцированно обеспечивать семьи. Во-вторых, традиционно-патриархальная система оставалась незыблемой, не переживала кризиса, все ее институты, направленные на защиту женщины, отлажено работали. Родственники мужа помогали ей в ее повседневных проблемах, попутно получая право и обязанность тотального контролирования поведения женщины и ее детей. В третьих, раньше семья была обеспечена поддержкой советского государства в виде пособий на детей. В постсоветский, поствоенный период на изломе времен, социального хаоса, обнищания и кризиса традиционной системы отношений ни муж-мигрант часто не в состоянии поддерживать свою семью материально, ни родственники-мужчины мужа не в состоянии помочь соломенной вдове, ни тем более государство. Такое положение вещей вызывает к жизни новые дискурсы и диктует выработку женщинами самостоятельных жизненных стратегий. Пересечение всех этих явлений обнаруживает конфликт суждений по оси традиционный/доминирующий vs модернизационный/маргинальный. Модернизационный дискурс, бывший маргинальным, все чаще выходит на передний план, на доминирующие позиции. В отличие от прежних миграций, современные миграции вкупе с другими факторами обнаружили кризис патриархальных устоев жизни.

В сложившейся к моменту исследования ситуации самыми ущемленными в послевоенном карабахском обществе оказались некоторые группы населения, которые подверглись множественной маргинализации. Среди них беженцы из Азербайджана и женщины. Траектория беженцев выглядит так: выгнали из Азербайджана как армян, воспринимают как приезжих в Карабахе и Армении; их ограбили в Азербайджане и они приехали в бедный регион, плюс все постсоветские коллизии; переход на принципы клановости в социальных структурах также ударил в первую очередь по ним. Траектория женщин: продолжают соблюдать каноны патриархатного общества в одностороннем порядке — от них требуется выполнение обязанностей при утрате минимальных прав. Жены некоторых мигрантов оказываются наедине со своими проблемами без экономической и эмоциональной поддержки с чьей бы то ни было стороны. При этом критерии маргинализации пересекаются, перекрываются — то есть женщины-беженки, чьи мужья уехали в качестве гастарбайтеров оказываются наиболее уязвимыми.

Таким образом, социальный контекст феномена миграций в исследуемом регионе можно описать в терминах кризисной ситуации: поствоенное общество, кризис экономики, массовая безработица, бедность. Вследствие отказа от старых советских механизмов администрирования и отсутствия новых альтернативных форм социального управления наблюдается возрождение принципа клановости в распределении политических и экономических рычагов[223]. На фоне резкой поляризации общества некоторые слои населения оказались на грани нищеты, причем пострадали в первую очередь женщины. Феминизация бедности напрямую связана также с тем, что политика распределения рабочих мест зачастую отражает традиционные стереотипы о том, что кормильцем семьи является мужчина. Рабочие места, представленные лишь в армии