Была разделена и интеллигенция.
У нас думали: мы большие, сильные, а они маленькие, будут послушны.
И когда волны репрессий, накрывшие нашу страну, хлынули в Восточную
Европу, достигли Чехословакии, казалось, мы чехов окончательно приручи-
ли.
Хотя у меня темперамент не флегматичный, скорее живой, если не хо-
лерический, я старался с ними работать спокойно, с открытой душой, честно
высказывал свое мнение. Конечно, я шел в русле политики своей партии,
должен был укреплять то, что называлось диктатурой рабочего класса. В
действительности это была диктатура чиновников: партийных и околопар-
тийных, всех, кто старался в этой сложной ситуации занять место под солн-
цем. Многое, увы, мы стали понимать запоздало».
Мы с Зимяниным говорим о чешском характере.
Заблуждается тот, кто думает, будто накануне военной экспансии все
чехи жили в тревожных предчувствиях и панически гадали, как защитить
отечество. Приписывать им в те дни утилитарные заботы означало бы не
представлять психологию народа. Будучи благодарным сильному соседу за
освобождение, испытывая к нему искренние чувства, сознавая собственную
уязвимость рядом с ним, он мог демонстрировать, иногда вызывающе, свою
от него независимость. Политические игры «верхов» будоражили интелли-
генцию, молодежь, отчасти образованных рабочих. Это дразнило, кружило
голову, но эйфорию осаживало предчувствие, что расслабленность не может
продолжаться долго, что-то должно случиться. Между тем, в лесах Шумавы, в
рыбном Тршебоньском краю или на виноградниках Южной Моравии разго-
вор через ограду с соседом про привес поросят был важнее, чем перебранка
политиков в Праге или в Москве. Вряд ли кто мог подумать, что сильный
славянский брат однажды может двинуть сюда свои танки.
В середине июня 1968 года Брежнев просит Зимянина, тогда главного
редактора «Правды», полететь на неделю в Прагу, присмотреться, что все же
происходит. Зимянин был у Дубчека. «Начали обмен мнениями. Он свое, я
свое, он мне излагал то, что писали чехословацкие газеты. А тут как раз вы-
шли «Две тысячи слов» в «Млада фронта». «Слушай, Саша, – говорю ему, – то,
что печатает «Млада фронта», это же непозволительно! Вы должны пони-
мать, что все из Праги в Москве читают через лупу». А он мне: «Но я не могу
это запретить». – «Почему нельзя сказать газете, чтобы не хулиганила?» –
«Это может только прокурор…» Несколько раз ему при мне звонил Черник.
Была явно раздраженная реакция на мой визит: «Чего он у тебя сидит?» Я
это слышал. Беседа затянулась до двух часов ночи. Прощаясь, говорю: «Про-
стите, товарищ Дубчек, я вас не узнаю и считаю наш разговор оконченным.
Сожалею, что он не привел к доброму согласию. Нужно отдавать себе отчет,
что ваша линия угрожает серьезными осложнениями в наших отношениях».
Он искренне изумлялся: «Что вы, как вы можете так думать!»
На другой день Зимянин вылетел в Москву и рассказал Брежневу о бе-
седах в Праге. «Я не призывал к вторжению, а только доложил: обстановка
напряженная. Я сам тогда не думал, что дойдет до трагедии».
Он не думал об этом и в суматошном июле и августе, когда поздними
вечерами при свете настольной лампы подписывал в печать полосы «Прав-
ды» с разгромными статьями штатных политических обозревателей, раз-
драженных чехословацкими реформами. Умный человек, он знал цену мате-
рым газетным волкам, они были своими людьми в коридорах власти. У него
не было ни возможности, ни желания, ни даже мысли унять их прыть.
Мне рассказывали про неприятный инцидент, случившийся в те дни в
кафе-столовой «Правды», тогда расположенной на другой стороне улицы.
Известный политический обозреватель Юрий Жуков, яростнее других напа-
давший на пражских реформаторов, обедал за столом, когда к нему обратил-
ся неизвестный человек. Жуков был уверен, что это один из поклонников
его острого пера, и с улыбкой поднял на него лицо. А человек с размаху нанес
ему две пощечины: «Вот тебе за Чехию, а вот за Словакию!» Никто не успел
сообразить, что произошло, как незнакомец исчез. Будь это в здании редак-
ции, его бы задержала охрана на выходе, но столовая выходила на улицу, че-
ловек затерялся среди прохожих.
В ночь с 20 на 21 августа в Москве светилось окон больше обычного;
бодрствовали партийные чиновники, армейские штабные офицеры, сотруд-
ники службы безопасности, руководители транспорта… Два человека в раз-
ных районах города подолгу говорят меж собой, не давая отдохнуть аппара-
там правительственной связи. Одна трубка у Алексея Николаевича Косыги-
на, председателя Совета министров СССР, другая у Михаила Васильевича
Зимянина, главного редактора «Правды». Оба одной рукой держат у уха
трубку, другой черкают текст и вслух перечитывают. Это называлось – со-
гласовывают. Экстренное сообщение в пятьдесят строк, триста слов на пер-
вой полосе, задерживает выпуск номера. Конца их разговора ждут ротацион-
ные машины, автомобили у подъезда, самолеты в аэропорту.
Утренний выпуск «Правды» № 234 (18281) взбудоражит мир. «ТАСС
уполномочен заявить, что партийные и государственные деятели Чехосло-
вацкой Социалистической Республики обратились к Советскому Союзу и
другим союзным государствам с просьбой об оказании братскому чехосло-
вацкому народу неотложной помощи, включая помощь вооруженными си-
лами… Советские воинские подразделения… 21 августа вступили на терри-
торию Чехословакии…»
До полудня 20 августа Зимянин не имел представления, в каком виде
текст будет обнародован. Верстали номер как обычно, и только после обеда,
часа в четыре, когда работа над полосами была почти завершена, позвонили
из ЦК: ждите важное сообщение. Видимо, в Кремле что-то еще вызывало со-
мнения, и в последние минуты, как не раз бывало, мог последовать отбой.
«Ближе к вечеру позвонил Косыгин: “Михаил Васильевич, имейте в ви-
ду, мы вводим войска. Это ответ на обращение чехословацких товарищей.
Акция будет мирная, никакого огня мы открывать не намерены. Сейчас за-
явление еще формулируется. Когда работу закончим, дадим знать. Так что
ночной выпуск попридержите”».
Обычный вечерний выпуск закончили по графику, к шести вечера,
пленки полос передали по фототелеграфу на периферию, а с ночным проис-
ходило невероятное. В типографии не помнили такой задержки. На минуты –
бывало, но чтобы на часы! Ночная смена линотипистов, верстальщиков, пе-
чатников в шапочках-«корабликах», сложенных из газет, нервно курила в
коридоре. Они не подозревали, что им предстоит печатать.
Было далеко за полночь, когда Косыгин продиктовал Зимянину текст.
«На протяжении оставшейся ночи мы согласовывали, я вносил свои по-
правки. Хотелось избежать задиристости, придать строкам спокойный,
уравновешенный тон, отвечающий серьезности события и нашим добрым
намерениям. “Пока не выпускайте номер, – повторял Косыгин, – я дам ко-
манду”. Не знаю, звонил ли Косыгин из своего кабинета или из Генерального
штаба, где в эту ночь находилось руководство страны. Команда печатать по-
ступила, когда за окнами было уже светло».
По обыкновению официальные материалы готовились в отделах ЦК
КПСС, поступали в Телеграфное Агентство Советского Союза (ТАСС) и по ка-
налам связи моментально передавались в редакции советских газет, журна-
лов, радио, телевидения, на ленты мировых информационных агентств. На
этот раз источником предпочли сделать первую газету страны. Видимо, хо-
тели максимально ограничить круг людей, причастных к подготовке. Два
предыдущих месяца на закрытых партийных собраниях в стране нагнетали
безотчетный страх, готовили к восприятию подобной новости. По законам
политического жанра внезапность официального сообщения усиливает в
обществе мобилизующее агрессивное начало.
На следующий день, работая над номером от 22 августа, редакция по-
лучила из ЦК для обнародования «Обращение…» чехословацкой стороны «за
помощью к Советскому Союзу и к другим братским социалистическим стра-
нам», с призывом ко всем гражданам «предоставить всяческую поддержку
военным частям наших союзников». Подпись под Обращением была туманна
и в серьезных публикациях весьма редка: «Группа членов ЦК КПЧ, прави-
тельства и Национального собрания, которые обратились за помощью к пра-
вительствам и коммунистическим партиям братских стран». До сих пор в га-