вич, никакой моральной проблемы нет. Когда этим занимаются те, кто угро-
жает или готов угрожать существованию моей родины, только паритет
удерживает другую сторону от соблазна. «Я был бы кретином, если бы ска-
зал, что меня терзают какие-то сомнения. Лети я в 1945 году в бомбарди-
ровщике над Берлином, я бы тоже бросал бомбы, даже зная, что внизу ни в
чем не повинные люди. Когда на карте судьба моего народа, как думать о
чем-то другом?. Вы первый, кто заговорил со мной на эту тему. Нужно! –
этот язык мы понимаем. Тяжело было бы нам без этого. Да и в характере
нашего народа показать, что мы тоже не лыком шиты».
Он человек твердых принципов; один из них: не опекай подчиненных,
доверяй им во всем, но если обстоятельства рискованны для жизни, иди сам.
И когда на заводе случилась авария, пришлось докладывать первым лицам
страны, он натянул противогаз и, не успев влезть в пневмокостюм, скрылся в
тумане. Как потом расскажет Нина Прокопьевна, жена Виктора Федоровича,
на четвертые сутки в четыре утра он позвонил, что едет домой, спросил, есть
ли молоко, попросил разостлать в прихожей старую скатерть. Жена поняла,
всю одежду предстоит сжечь. Из ванной она вывела мужа за руки, он почти
ничего не видел. Зрения было минус пять, стало минус семь, да еще нахва-
тался радиации.
Изречения Виктора Федоровича гуляют по городу как афоризмы: «Есть
две угрозы для человечества: атомная бомба и художественная самодея-
тельность…» Или еще: «Собрания продолжаются больше часа в двух случаях:
или руководитель ничего не понимает в вопросе, или собрал некомпетент-
ных людей». Однажды два инженера принесли ему на суд свой сценарий
фильма об Иване Грозном. Отзыв Виктора Федоровича был убийственный. А
в заключение написал: «Впрочем, если во время пуска завода! два инженера!
находят время писать сценарии! – то это, безусловно, талантливые люди».
Виктор Федорович пишет стихи: «Мы жили в неизвестных городах, / в
Сибири, Подмосковье, на Урале. / Сюда нас привозили впопыхах, / отсюда
выезжать не разрешали. / Не выбирали здесь мы горсовет, / здесь наши
письма вежливо читали. / Казалось, здесь советской власти нет, / но здесь-то
мы ее и защищали… / Когда откроют эти города, / о них напишут небыли и
были, / о нас вы вспомните тогда, / как мы работали, чем жили…»
Интересно, мы и наши семьи столько лет близки, все семейные празд-
ники вместе, а вот не получается перейти на «ты», только «вы, Виктор Федо-
рович», «вы, Леонид Иосифович…». А с иркутской трибуны продолжают по
бумажкам разоблачать «разгул антисоциалистических элементов» в Чехо-
словакии, называют имена антисоветчиков Ота Шика, Иржи Пеликана, Чест-
мира Цисаржа, Ивана Свитака, Людвика Вацулика… Кто они, большинство на
собрании, люди из дальних районов, слыхом не слыхивало, помалкивало, но
самые ретивые, знающие не больше, громко возмущались, взмахивали рука-
ми, чтобы их заметили в президиуме.
Голова шла кругом: где-то далеко отсюда, в столице огромной страны,
выживающие из ума старцы, живущие в другом мире, сейчас решают, как
наказать непослушный, провинившийся перед ними народ; в угол не поста-
вишь, но можно сбросить на них парашютистов-десантников и пройтись по
упрямцам гусеницами. И как хрупки, бессмысленны наши старания достать
на рынке фрукты для ребенка, и ночи над листом бумаги, и мечты об отпуске
где-нибудь на море. Что с нами будет, если двойку по поведению Кремль
завтра поставит Сибири?
Мы слушаем ораторов. «Во дают!» – изумляется Виктор Федорович, и со
стороны не понять, имеет ли он в виду чехословацкую «контрреволюцию»
или расходившихся ораторов.
Но когда с трибуны клеймят Иржи Ганзелку и Мирослава Зикмунда, у
Виктора Федоровича округляются глаза: «Неужели и эти? – шепчет. – Они же
умные ребята?»
Я предчувствовал, что наш разговор о Праге неизбежен, и обрадовался,
когда под конец собрания Виктор Федорович шепнул: «Махнем ко мне на да-
чу? Нина закоптила таких омулей!»
Почему я так подробно пишу о Новокшенове? С этим слоем технической
интеллигенции считается власть, к ней прислушиваются массы людей, для
которых директор завода или комбината сам по себе олицетворяет власть, и
небезынтересно присмотреться к тому, как воспринимали чехословацкие
события, говоря языком тех лет, командиры производства.
Деревья подступают к крыльцу, за лесом – корпуса комбината. Мы при-
саживаемся на ступени, и когда Нина выносит плед, набрасывает на наши
плечи, нам совсем хорошо. Мы говорим о чехах: почему они заставили мир
прислушаться к себе? Тут нужен хотя бы краткий экскурс в историю. Этот
этнос возник в Центральной Европе, в той части гор, лесов, равнин, где неиз-
бежным было взаимное влияние Запада и Востока. В этом культурном про-
странстве чехи всегда искали собственное место. Они не пустословили о
любви к родине, не выворачивали перед другими свою к ней нежность, но
постоянно что-то делали, чтобы родине было лучше. Их отношение к сосе-
дям точно выразил первый президент Томаш Масарик. В Европе, говорил он
Карелу Чапеку, пять держав, пять больших народов, два – средней величины
и почти тринадцать малых. «Речь идет о том, чтобы большие не трогали не-
больших и маленьких!» 37
Эту надежду чехи выстрадали трехсотлетним томлением под властью
Австро-Венгрии, долгой борьбой за независимость. Поддержка шла от сла-
вянских народов, от идеологов их единства. Во второй половине ХIХ века
чешские политики стали прислушиваться к русским идеям славянской общ-
ности. И когда Австро-Венгрия, Германия, Италия заключили Тройственный
союз (1882) и в Европе возникла новая ситуация, а в российско-австрийских
отношениях появились сложности, это обнадеживало чешских обществен-
ных деятелей. Можно было ждать преодоления раскола в славянском мире и
заняться решением собственных исторических проблем.
В чешском обществе шли постоянные споры, искать ли свою судьбу на
путях сближения с германством или с россиянами. Кумиры нации, многие из
них, отдавали предпочтение России, в ней видели защитницу малых славян-
ских народностей. Это не мешало им продолжать ощущать себя европейца-
ми. Даже после 1948 года, когда чехи решили ориентироваться на Москву,
они не отказались от западных ценностей.
По складу характера чехи не склонны решать свои задачи силой; исто-
рия научила малочисленный народ дорожить соплеменниками, жизнь каж-
дого важна необычайно, потому при любых поворотах событий чехи избега-
ют воевать, им предпочтительней договариваться.
Любопытный вопрос, какими виделись чехи в середине ХХ века окру-
жению Брежнева, его генералам, органам безопасности. Тогда, на ступеньках
дачи в приангарской тайге, я не имел об этом представления, а много позже
в мои руки попала книга офицера КГБ Н.П.Семенова, вице-консула в Чехосло-
вакии в 1968–1972 годах. Перед отъездом в Прагу его знакомили с секретной
инструкцией для сотрудников безопасности. Ее составили, похоже, по впе-
чатлениям своих же сотрудников, уже поработавших в стране и уверенных,
что раскусили странный народец.
«Быт и нравы» назывался том.
Словаки, пересказывает вице-консул инструкцию, более славянский
народ, нежели чехи, они ближе к России и Украине. «Чехи же тяготеют к За-
паду, считают себя европейцами, кичатся этим. Словаков они недолюблива-
ют, называя их “мужиками”. Словаки, говорится далее, гостеприимны, хле-
босольны, бескорыстны, доброжелательны, а вот чехи живут только для се-
бя, их не волнует положение в коллективе. Чех не уважает человека, который
не имеет личной автомашины, дачи на селе, сберегательной книжки. У
большинства чехов семья состоит из жены и одного ребенка. Мужчины вос-
питанием детей почти не занимаются, любят посидеть в пивной, поболтать о
политике. Легко изменяют своим женам. Женщин-чешек нельзя назвать
красивыми, они выглядят крупными и мускулистыми, но в семье они голова.
Благодаря их верности мужьям семьи распадаются редко. Чехи очень эко-
номны, если не сказать, скупы, раскошеливаются только в том случае, когда
им что-то от тебя нужно».
«Даже маленькая победа в любом виде спорта, достигнутая безразлич-
но чехом или словаком, вызывает бурю общих эмоций. Особенно если на эту
победу претендовал спортсмен или команда из Советского Союза. Даже в том
случае, если команда Чехословакии не занимала первое место, но победила