Читать интересную книгу "Окаянные гастроли - Ольга Валерьевна Чередниченко"

когда мы в шаге от славы и она с радостью опозорит меня в печати, чтобы на этой волне подняться самой. А ты, наверное, знаешь… Тебе ведь в госпитале приходилось делать уколы мышьяка?

«А что, ваши падшие женщины разве уколов делать не умеют?» – подумала Шурочка, но в ответ лишь коротко кивнула и посмотрела в окно. Королевский замок с затемненными в целях военной безопасности окнами выглядел собственной тенью. Показалось, что-то белое промелькнуло в окне. Шурочка вспомнила, как одна из сестер в госпитале, полячка, рассказывала, будто в замке уже четыре столетия живет привидение королевы Барбары Радзивилл, которую отравила родная свекровь. Король Сигизмунд после смерти любимой от руки собственной матери окружил себя колдуньями. Те помогли ему вызывать ее дух. Потом король скончался, так и не оставив наследника, а привидение Барбары оказалось запертым в стенах Королевского замка. Вот и мечется она теперь там в поисках выхода. Что же, по крайней мере, Шурочке не грозит опасность стать пленницей замка, ведь ее никто никогда не полюбит настолько, чтобы захотеть вызвать дух, когда она умрет.

– Я рассудил так: если болезнь убьет меня, то она убьет всего лишь мое тело. Идея будет жить. Я тут оставил тебе некоторые записки о своей системе…

Григорий Павлович замолчал и ссутулился. Усы его повисли. Шурочка наблюдала, как он растирает ноющие суставы – сначала локти, потом колени. Встала, подошла к патефону и снова поставила «Элегию».

– Оставьте ваши записки, Григорий Павлович, – сказала она. – Вы еще доработаете и сами их потом издадите. Если хотите знать, я вас не осуждаю. Вы сделали это, чтобы защитить дело своей жизни. А теперь давайте защитим ваше тело от сифилиса. Где сальварсан?

Григорий Павлович ничего не отвечал. Он смотрел в пол. Шурочка отправилась в ванную и тщательно вымыла руки с мылом. Когда вернулась, на столе уже ждал небольшой рыжий чемоданчик. В нем были аккуратно уложены флаконы с лекарством, шприц и жгут.

Григорий Павлович сел на кровать и, не снимая перчаток, закатал правый рукав. Он не преувеличивал: Аристарх действительно изорвал ему все вены. Сгиб руки представлял собой большую кровавую корку. Он поднял правый рукав – там было еще хуже. Шурочка предложила колоть внутримышечно. Она вернулась в ванную, а Григорий Павлович снял брюки, лег под одеяло и выставил одну ногу.

Шурочка принесла таз и поставила у изголовья. Он согнул ногу в колене. Она обхватила жгутом бедро антрепренера посередине и затянула. Почувствовала, как покраснела, но все равно погладила его чуть выше колена пропитанной спиртом марлей и стала медленно вводить препарат. Григорий Павлович стиснул зубы, но не издал ни звука. Лицо его стремительно зеленело, а взгляд становился мутным. Шурочка осторожно сняла жгут и стала массировать место укола, чтобы мышьяк скорее распространился по всему организму. Она чувствовала ладонью пружинки волос на его ноге и жар страдающего тела. Гладила долго – до тех пор, пока Григорий Павлович не убрал ее руку. Сразу после он свесился с кровати, и его вырвало в таз.

«Все в моей жизни так изменчиво, так нестабильно. Все, кроме блевотины», – подумала Шурочка и вытерла ему усы марлей.

Глава 9

Ароматы самых дорогих духов, блики драгоценных камней, шорохи роскошнейших тканей Российской империи сосредоточились 25 февраля 1917 года в главном драматическом театре Петрограда, столь важном для Шурочки и даже носящем имя как у нее – Александринском. Занавес отсутствовал, и помпезные, избыточные декорации стекали прямо в зал. Публика сочла это творческое решение дерзким, однако перед началом долгожданной премьеры на правах хозяйки жадно рассматривала открытую сцену.

– Головин сделал четыре тысячи эскизов. По ним весь этот реквизит вручную создавали прямо здесь, в недрах театра. Шесть лет, Шурочка! Куда такой китч? Дорого-богато. Это что, реквием по царской России? – шептал Григорий Павлович в ухо, сидя рядом в амфитеатре. – Я, когда буду работать с Головиным, умерю его аппетиты и заставлю рисовать быстрее.

С тех пор как он заразился срамной болезнью, а она стала колоть ему сальварсан, в характере его появилась немыслимая прежде ворчливость. Недомогание усугублялось бессмысленностью жертвы: летом 1916 года вышел приказ, по которому сифилитиков отправляли в строевые части наравне со здоровыми. Придумал это принц Ольденбургский, верховный начальник санитарной и эвакуационной части Русской армии и супруг той самой принцессы, чьим именем был назван госпиталь, где в Варшаве Шурочка трудилась сестрой милосердия. Пришлось Григорию Павловичу с риском тюремного заключения купить себе справку еще и о том, что он шизофреник.

К счастью, теперь, спустя полтора года мучительного лечения мышьяком, сифилис отступил. Накануне Шурочка сделала Григорию Павловичу последний укол. Походом на модный спектакль, куда он правдами и неправдами раздобыл за несусветные деньги билеты, они решили отпраздновать победу над смертью и страданием. Лечащий врач, впрочем, сказал, что теперь Григорий Павлович, как и многие другие прошедшие подобное лечение, скорее всего, не сможет иметь детей. Шанс один из ста. Но антрепренер старался гнать гнетущие мысли, по крайней мере, в этот торжественный день.

Общая от труппы тайна одновременно и сблизила Шурочку с Григорием Павловичем, и отдалила от него. Будто старая супружеская чета, они научились понимать друг друга с полузвука и полужеста. Перестали церемониться, стесняться и волноваться из-за более тесного, чем прежде, контакта тел, продиктованного лечением. Шурочке потребовалось время, чтобы примириться с омерзением и разочарованием, но постепенно она привыкла к новым повседнев– ным обязанностям. Григорий же Павлович, похоже, просто потерял всякое мужское желание, находясь под ежедневным воздействием убийственного сальварсана.

Роковой красавец Тригорин в их «Чайке» удавался ему теперь хуже. Тем не менее судьба труппы после той публикации в «Ведомостях» заметно изменилась в лучшую сторону. Они больше не колесили по городам и весям, а дважды в месяц стабильно собирали полный зал в питерском театре «Литейный интимный» на одноименном проспекте. О реформаторских опытах восхитительного Григория Павловича написали и газета «Театральная жизнь», и журнал «Театр и искусство». Его самого и Калерию стали порой узнавать на улицах. Слухи о шизофрении добавляли красок его авангардному портрету. Впрочем, главную роль Шурочке он так и не вернул.

Зато она уже выучила, что эпизоды брюзжания Григория Павловича длятся недолго – их нужно просто перетерпеть. У отца была точно такая же черта. Шурочка ничего не ответила по поводу декораций. Только сложила губы голубиной гузкой и рассматривала в бинокль на длинной ножке гигантские зеркала по бокам сцены. Они были обращены в зрительный зал. В них отражалась вся столичная элита, которая приготовилась внимать лермонтовскому «Маскараду»