Читать интересную книгу Блестящий шанс. Охота обреченного волка. Блондинка в бегах - Эд Лейси

Миссис Симпсон меня удивила — она оказалась чистенькой, очень веселой и приветливой старушкой, похожей на свежеиспеченную булочку. Седые волосы, расчесанные на толстенькие прядки, были аккуратно уложены вокруг головы, а на пухлом темном лице не было ни морщинки, вот только над беззубым ртом виднелись седые неровные усики да один глаз закрывало бельмо. Ее свитерок и простое платье были тщательно отглажены, а на ногах у нее я заметил новенькие тапочки. Комната, в которую я попал, открыв дверь — видно, единственная в этой хибаре, — явила моему взору музей старинной мебели, с угольной печкой, пылающим камином, масляной лампой, какими-то безделушками и широкой кроватью под безукоризненно белым покрывалом. Но, разумеется, повсюду витал этот мусорный запах.

Миссис Симпсон на вид можно было дать и восемьдесят и девяносто, если не сто лет, говорила она с чуть заметным южным выговором:

— Входи. Давненько меня уже не навещал такой молодой щеголь. Входи, парень.

Она кивнула на стул, перевязанный проволокой и веревочками. Стул обманул мои худшие предположения и не рассыпался, когда я осторожно водрузил на него свой зад.

— Моя фамилия Джонс, миссис Симпсон. Я писатель, журналист и хочу… мм… написать репортаж об убийстве Томаса в раздел криминальной хроники. Хотелось бы поскорее, пока, знаете, это еще не стало вчерашней новостью. Я решил, что вы смогли бы мне рассказать об Обжоре Томасе.

— Я про тебя знаю — ты музыкант, остановился на постой у Дэвисов… — прокаркала она, покачиваясь в качалке и не спуская с меня своего пристального взора. — Что-то все заинтересовались вдруг Обжорой. Вот давеча приезжали люди с кинокамерами да светильниками, все расспрашивали про него. Сняли меня и мой дом на кинопленку. Жаль, что им так сильно не интересовались, когда он был мальчишкой.

— Расскажите мне, что он был за человек?

— Человек? Я никогда не знала его как человека. Для меня Обжора был ребенком, белым ребенком.

— А как он уживался с цветными? — спросил я, стараясь ее разговорить. — Я знаю, что одно время вы жили тут все вместе.

— Да, тут везде стояли дома. До соседей было рукой подать. Мы все ходили на одну колонку, да в одну уборную. А теперь хотят, чтобы я отсюда съезжала. А зачем? Я их спрашиваю — зачем? Я уже стара для переездов. Все мои дети перемерли или разъехались кто куда. Я одна-одинешенька, так зачем же мне сниматься с насиженного места? Никто мне не предлагал отсюда переезжать, когда я была помоложе. Ты знаешь, я же родилась в семье раба!

Перед глазами этой старухи, наверное, прошла добрая половина национальной истории нашей страны, но у меня не было времени выслушивать ее мемуары.

— Так что Томас, он…

— Имей терпение, парень. Не так-то часто мне удается поговорить с кем-то. Помню, раньше-то мальчик Томас частенько спал вот в этой самой комнате, на циновке у камина. Частенько я давала ему поесть. А он приносил мне дрова с «Холмов», разводил огонь, когда я устраивала стирку. Он испортился только повзрослев, когда с ним и приключились все эти неприятности.

— А как он испортился?

— Как все белые. В последний раз я видела его перед тем, как он попал в историю из-за этой Мэй, я проснулась ночью от звона стекла и вижу — одно мое окно разбито. Он стоял перед домом и держал в руке камень. Пьяный пришел. Он все пытался стать пьяницей, да ничего у него не выходило. Много раз он только делал вид, будто сильно пьяный, потому как точно знаю, что он после нескольких рюмок сильно болел. Вот я стою перед ним в дверях и спрашиваю: «Зачем ты разбил окно?», а он мне: «Ну и что ты мне за это сделаешь, старая негритоска?» Я ничего ему не ответила, только глядела на него. Он ближе подошел, а зрачки блестят, точно весь выпитый виски залил ему глаза. Но я его не боялась. Никогда. Он подошел прямо ко мне, вот так. Потом выронил камень и заплакал. Как ребенок. И говорит: «Матушка Симпсон, дайте мне стакан воды». Он всегда называл меня «матушкой». Дала я ему напиться, а он вытащил пригоршню бумажек, дал мне пять долларов, чтобы я стекло вставила, и стал просить прощения. Вот так я его последний раз и видала. Плакал, как малый ребенок.

— А какие неприятности с ним произошли? Ну, до той истории с Мэй?

Старуха вытащила крохотную табакерку с нюхательным табаком и положила себе щепотку под нос.

— Хорошие они были детки, Маленькие Расселлы. Тим до сих пор наведывается. Все уговаривает съехать отсюда. Но это он от чистого сердца, я знаю. Нет, у Обжоры никогда никаких крупных неприятностей не было. Пока он не связался с этой Мэй. Он, конечно, куролесил, как все сорванцы в его возрасте, но его всегда вовремя ловили и наставляли на путь истинный. Если он и воровал, то лишь потому, что вправду нуждался. Я тебе скажу, он когда вернулся из колонии, только стал хуже, чем раньше. Вот помню, как он — уже когда вернулся из этой самой исправительной колонии — ударил Мэми Гай по щеке, а ее муж ужасно отдубасил Обжору. Конечно, в полицию об этом не заявили. Он стащил у Мэми несколько рубашек и разозлился, когда она его в лицо обозвала вором.

— А кто это Мэми Гай?

— Живет на Бич-роуд. Дрянное местечко! Когда я была девчонкой, там ни домов, ни дороги не было — только лес да лес. Пикники там здорово было устраивать и…

— Мэми Гай все еще там живет?

Она вздохнула.

— Ну что ты перебиваешь? Мне пришлось покончить со стиркой. Ноги и плечи так болели, что невмоготу. И я передала ей своих клиентов. Обжора мне помогал, развозил белье и брал заказы, ездил по городу на стареньком велосипеде, который он нашел тут на свалке и починил. Ну вот он стал помогать Мэми. Ее-то сыновья еще были в ту пору малы, чтобы помогать. Он стащил дорогие шелковые рубашки, а сам сказал, что это Мэми их украла. Но скоро все выяснилось.

— А где работает муж Мэми?

— Да слыхала, он грузчиком работает в большом универмаге.

— А с кем у Обжоры в городе еще были серьезные конфликты? Может быть, его кто-то сильно не любил?

— Сэм Гай на него большого зла не держал. Да и никто не держал, на него просто не обращали внимания.

— Он когда-нибудь пускал в ход нож, или, может быть, пистолет, или сильно избил кого-то? Может быть, мальчишку какого-то?

— Нет, мистер. Обжора ведь не был хулиганом. Я таких, как он, много повидала в своей жизни сорванцов, которые остепенились, обзавелись домом, стали вести примерную жизнь. Я так считаю, что Мэй напрасно не вышла за него. Ну, то есть, до того, как ей уж и следовало.

Я больше не мог придумать новых вопросов и встал. Она, продолжая качаться в качалке, произнесла:

— Приятно видеть молодого негра одетого так, как ты. Уж сколько я в жизни перестирала да перегладила — я знаю цену дорогой одежде.

Я подумал: это точно, на электрическом стуле я буду классно смотреться в своих модных шмотках.

— До свиданья, миссис Симпсон, спасибо вам за все.

Она встала.

— Надо же, цветной журналист! Да, времена изменились. А тебе скажу то же, что и тем другим сказала: не надо выставлять Обжору в дурном свете. Он был ни хорошим, ни плохим, а просто голодным бедняком. А уж теперь, когда он умер, я точно знаю, что Господь на небесах упокоил его душу.

Выйдя на крыльцо, я спросил:

— А что, Тим Расселл каждый день к вам заезжает?

— Да нет. Раз-два в месяц. Да я уж последние две недели его вообще не видала. Он меня в город возит, помогает делать покупки.

— Он часто уезжает из Бингстона?

— Тим-то? Да нет, он и не уезжал ни разу, вот только когда в солдаты уходил.

Я попрощался еще раз и поехал в город. Голова моя шла кругом. Я все никак не мог решить, кто же тут был «подсадным» и какая причина у него могла быть для убийства Томаса. И тут я почему-то подумал, какой на удивление бодренькой осталась миссис Симпсон после стольких лет тяжелой работы… Я не помнил, сколько раз в день выходила местная газета — один или два, поэтому я остановился на главной улице и зашел в табачную лавку. На прилавке лежал тот же номер, что я уже читал утром. Когда я садился в «шевроле», полицейский, с которым я поцапался в день приезда в этот городишко — наверное, он тут был единственным полицейским, — крикнул мне через улицу:

— Эй, паренек, я хочу с тобой потолковать!

Я не сомневался, что этот местный шериф уже получил бумагу о моем розыске, и у меня сжалось сердце, но тут я заметил, что он направляется ко мне с видимой ленцой.

— Я слышал, твоя тачка сломалась, — произнес он с благожелательной улыбкой. — Вот это меня удивляет: в Америке выпускаются лучшие в мире машины, вот, к примеру, этот старенький «шевви» все еще бегает… Я тут говорю своей жене: ну на хрена покупать иномарку и платить за нее уйму денег?

— Да я свою купил недорого, она же подержанная. — Бингстон, черт бы его побрал, просто аквариум с золотыми рыбками. Известия разносятся тут с ветром. Надо мне побыстрее отсюда сматываться. Скоро тут мне будет не менее опасно, чем в Нью-Йорке. В Нью-Йорке-то я хоть, по крайней мере, смогу разузнать что-то про «подсадного». А в Бингстоне я сам был подсадной уткой.