три года. Слишком дорогие были эти три года.
Вацлав всю ночь спал. Мальчик не знает, что творит. Он еще слишком молод, слишком горяч. Его нужно направлять. Как боялся Дягилев премьеры «Фавна»! Если бы Левушка Бакст не убедил его в том, что это сверхгениальное произведение, если бы не назвал всех идиотами, которые ничего не смыслят в искусстве, то ни за что бы Дягилев не согласился ставить очередной балет на греческую тему.
А тут еще Астрюк проморгал Кальмета. Как он мог? Кальмет и Брюссель были в его вотчине! Все приходится делать самому! Вот поэтому «Русские балеты» и называются «Русские балеты Дягилева». Нет Дягилева – нет и балетов. Хорошо еще, что хоть получился скандал! Все билеты на второе представление проданы. Все газеты только и пишут о русском танцовщике, который взбудоражил своим танцем все парижское светское болотце. Но Астрюк не должен был до этого доводить.
Ладно, что не дано французскому еврею, тем займется сын русского потомственного дворянина и основатель «Мира искусства» Сергей Павлович Дягилев.
Дягилев подал руку Тамаре Карсавиной, придержал Вацлава и широким жестом пригласил проходить журналистов из главных газет столицы в ресторан Maxim’s.
– Прошу, господа! Добро пожаловать!
Полукруглые окна второго этажа тяжелыми спящими веками нависали над застекленными щеками модного ресторана. На рю Руаяль приходили вести переговоры и радоваться жизни. Жен для этого регулярно забывали дома.
Владелец шагал в ногу со временем и поручил отделку своего детища Виктору Прувэ и Эмилю Галле, настоящим мастерам в том, что касалось декора с использованием дерева и стекла. Волнующие линии модерна обвивали зеркала, а картины полуобнаженных красавиц на стенах и потолках настраивали на мирный романтический лад.
А Дягилев сегодня не хотел войны. Да и как можно воевать, когда тебя приглашают на обед в самый красивый ресторан мира? Как можно думать об отмене русского балета, когда ты проходишь по длинному коридору, называвшемуся здесь «омнибусом», а тебе томно улыбаются свежие лица самых элегантных кокоток в Париже? Невольно сам становишься воплощением мужского достоинства и великодушия. Дягилев знал об этом не по рекламным вставкам в воскресных иллюстрированных приложениях к газетам. Жан Кокто говорил, что в этом ресторане можно было «догнать утраченное время», и сегодня русский импресарио тоже рассчитывал на магию его любимого Maxim’s.
– Мсье де Дягилефф, прошу сюда. Мы зарезервировали ваш любимый столик, – поклонился официант в костюме, который по качеству ничем не уступал костюмам приглашенных журналистов.
– Спасибо, Поль! Прошу к столу, господа. Заказывайте, я сегодня угощаю. Поль, принесите нам на антрэ свежих фруктов и нарезку. Вы не возражаете, мсье? – Дягилев вел себя здесь как хозяин. Газетчикам нельзя показывать свои слабости. Им нужны утверждения. Им нужна уверенность. – Вацлав, ты садишься рядом со мной, – тихо закончил прелюдию Дягилев. Он всегда выбирал место с таким расчетом, чтобы его лицо отражалось сразу в нескольких зеркалах зала. У приглашенных должно было складываться впечатление, что русская Шиншилла, как называли Дягилева за глаза, смотрела на них со всех сторон.
Журналистов было четверо, но из самых влиятельных газет. Расслабляться не стоило. Обед покажет, кто из них сегодня хищник, а кто станет добычей.
Каждый сделал свой заказ. Официанты одновременно принесли закуски и хрустальные графины с вином.
– Мсье де Дягилефф, как у вас хватает энергии на воплощение в жизнь таких масштабных проектов? – спросил журналист из Le Petit Journal.
Cначала всегда шли вопросы в виде завуалированных комплиментов. Дягилев знал все па этого классического менуэта наизусть. Однако всякий раз это «приглашение к танцу» ласкало его слух.
– Меня вдохновляют участники моей антрепризы. Мы много путешествуем, а значит, много впитываем в себя свежих впечатлений. – Дягилев взял абрикос, и, аккуратно разделив его на две части, протянул одну половинку Нижинскому, а вторую положил себе на язык и начал медленно разжевывать фрукт. При этом его пухлые губы причмокивали от удовольствия. Нижинский быстро засунул свою половинку абрикоса в рот и проглотил. – Я всегда смотрю в будущее. Это будущее и наполняет меня энергией в настоящем.
– Как вы относитесь к французскому классическому балету? – спросил усач из Comoedia. Теперь в менуэте наступила очередь Дягилева кланяться журналистам.
– Французский классический балет дал нам не только технику, но и романтическую нежность, чего не скажешь об итальянской, более динамичной школе, – разводя в разные стороны свои короткие пальцы, проговорил Дягилев. В Италии, конечно, он так никогда не скажет, но сегодня он в Париже.
– Но ведь в Петербурге мсье Нижинский брал уроки у итальянца Энрико Чекетти. Чему он вас научил? – нарушила ритм обыкновенных поклонов и реверансов газетного менуэта уже не молодая девушка в шляпе с рыжим пером. Кажется, она из Le Petit Parisien. Прыткая мадемуазель. Дягилев коснулся под столом колена Вацлава, чтобы привести его в чувство. Вацлав выпрямил спину и сказал по-русски:
– Простите, я плохо изъясняюсь на вашем языке… Сергей Павлович может…
– Продолжайте, я понимаю по-русски, – перебила его Николь Деспрэ. Нижинский взглянул на Дягилева и продолжил:
– Чекетти – великий балетмейстер и артист. Мы работали с ним над техническими нюансами танца. Он многому нас научил. Мы даже…
– Да, этот итальянец долгое время работал в Императорских театрах Российской империи и многое перенял из техники Мариуса Петипа, вашего соотечественника, – закончил скользящую по тонкому льду речь Вацлава Дягилев. Поклон и снова реверанс. А теперь смена партнера. Дягилев поднял бровь и с улыбкой посмотрел на толстого журналиста из L’Illustration, как бы приглашая его задать следующий вопрос. Тот провел рукой по груди, и менуэт продолжился.
– Мадемуазель Карсавина, ваша Жар-птица буквально обожгла всю публику своим танцем. Как вам удается создавать такие разные, но каждый раз настолько убедительные образы?
– Я работаю. Мы все очень много работаем. А еще мне, наверное, помогают мои большие глаза. Я внимательно смотрю и выполняю все движения балетмейстера, я вижу краски Льва Бакста и следую замечаниям Сергея Павловича.
Хорошая девочка. Официанты принесли вторые блюда, и Дягилев отрезал себе первый кусок сочной баранины.
– А как вы относитесь к тому, что Нижинский вас затмевает на сцене? Не хочется ли вам танцевать без него, как это делает Анна Павлова?
Снова эта ворона в павлиньих перьях из Le Petit Parisien! Хорошо, что Карсавина знает свое место.
– Мы иногда спорим с Вацлавом на репетициях, но всегда с уважением относимся к работе друг друга. У него большой талант, но на сцене мы сверкаем, как две звезды. Этот свет только преумножает славу русской балетной труппы, вы не находите?
Дягилев с чувством разжевывал баранину, одобрительно кивая. Снова реверанс. Снова смена партнеров.
– Серж,