декадентству нашего вкуса? Игнорируя и не заботясь о единстве и гармонии. Думая только о ярких эффектах, которые не требуют от зрителя ни особенного внимания, ни мысленного напряжения? Настоящее варварство, прикидывающееся изящным искусством. Вот что такое русские спектакли, в которых, несмотря на все попытки выглядеть элегантно, просвечивает старое клеймо варваров.
Прошу Вас, мсье Кальмет, встаньте, наконец, на защиту наших национальных ценностей, ценностей газеты Le Figaro».
Внизу вместо подписи к бумаге была приклеена веточка засушенного растения…
Батман тандю
На сцене изгибались тела танцовщиков. Сила каждой мышцы наработана годами тяжелого труда и репетиций. Однако в русском балете этого напряжения не чувствовалось. Вернее, не чувствовалось лишнего напряжения. Только нужное, без которого бы фигуры рассыпались бесформенными осколками белого фарфора.
– Габриэль, так сегодня больше никто не танцует, посмотри! – Глаза Николь снова горели. Она следила за движениями танцовщиц, и Ленуар невольно ловил себя на мысли, что каждый человек рад погрузиться в иллюзию сказки. В каждом из нас есть маленький ребенок, который хочет играть и баловаться, который хочет бояться и удивляться. Русские заражали безразмерной верой в свой танец и полной самоотдачей на сцене.
– Пойдешь со мной на файв-о-клок в редакцию Le Figaro? – Габриэль коснулся ладонью талии Николь, от чего она вздрогнула, а потом смущенно улыбнулась.
– Завтра? Но там же вход исключительно по именным приглашениям.
– Сегодня. И наше именное приглашение выдал мне сам Кальмет.
– Ага, значит, поэтому ты надел черный фрак… Зачем тебе появляться на файв-о-клоке? – спросила Николь.
– Там собираются главные подписчики газеты, и полагаю, что подаривший Нижинскому отравленную помаду тоже может заявиться на файв-о-клок. А времени искать их и отдельно вызывать в префектуру полиции на допросы нет. Такие люди сами в полицию не приедут.
– Тебе удалось что-нибудь разведать? Говори! О том, что Нижинского хотели отравить, знает уже весь Париж. Мне нужно написать об этом заметку для завтрашнего номера.
Ленуар снова посмотрел на сцену. Казалось, что в этом спектакле все так замечательно поставлено, что от него постоянно ускользало главное.
– Николь, что это за растение? – сыщик вытащил из кармана конверт с письмами и показал засушенную веточку журналистке.
– Только не говори мне, что ты не узнал в нем вереска! – округлила глаза Николь.
– Я дитя города. Все растения для меня просто зеленые листья, участвующие в кислородном фотосинтезе.
– А я, по-твоему, что, дитя природы? – подернула плечами Николь.
– Нет, но ты женщина и по определению лучше разбираешься в засушенных растениях и прочей романтической дребедени.
– Габриэль Ленуар!..
– Вереск! Ты сама сказала, что это вереск… Спасибо!
– Ты пришел пригласить меня на файв-о-клок или записаться на лекцию о растениях?
– Хотел увидеться… и поговорить с Фокиным, – обводя взглядом зрительный зал, ответил Ленуар. Русский хореограф стоял на стуле перед сценой и так громко что-то кричал первой танцовщице, что сыщику стало неудобно, что он стал невольным свидетелем проявления творческой харизмы Фокина. – Сейчас, похоже, неподходящий момент… Не понимаю, что все возятся с этим истеричным хореографом? Он всегда, когда нервничает, кричит edryona mat’?
– Габриэль Ленуар! Это не просто истеричный хореограф! Это гений современного балета! Не чета вашим французским снобам! А edryona mat’ – это…
– Не надо пытаться переводить непереводимое! Иначе придется перевести на русский слово «балет». А еще «антраша», «батман тандю» и прочие «па», которые русские так часто произносят на репетициях… Кстати, разве все это не свидетельствует о первостепенном значении французской школы в танце, Николь? – спросил Ленуар. Его уже начинала раздражать вся эта русская экзальтированность в том, что касалось сценического искусства.
– Вот именно! Вот именно! Во Франции только и видят обрядовую часть балета со всеми твоими «антраша» и «батман тандю»! В России тоже раньше следовали традициям, когда балет создавал либреттист, который не имел никакого представления ни о хореографии, ни о музыке, ни об изобразительном искусстве. В его сюжете все было шито белыми нитками вокруг балерины. Главной точкой балета являлась именно она. Все делалось ради нее. Посмотри на Кшесинскую. Она до сих пор имеет такое влияние, что может задержать отправку целого поезда только потому, что дома забыла сумочку!
Ленуар не стал перебивать, иначе Николь, наверное, вспылила бы еще сильнее.
– Балерину подняли на пуанты, как на котурны, и с тех пор танец тела долгое время считался танцем ног, а руки у танцовщиков двигались как крылья дореформенного телеграфа. Бессмысленное нагромождение бесконечных танцев и символической пантомимы, размазанных на три часа! Ты никогда не задавался вопросом, почему в «Дочери фараона» к Нилу в гости приходит Нева, Темза и Гвадалквивир? Как это соотносится с сюжетом балета? А все потому, что балетоманы приходили посмотреть на танцы разных народов. А в «Дон Кихоте» – посчитать, сколько раз их любимая фаворитка-балерина будет исполнять фуэте! В чем здесь искусство? Может, в том, что композиторы сочиняли музыку, не советуясь с хореографами? Потому что «и так все понятно»? Здесь – вальс с букетами цветов, а здесь – вальс пейзан, вернувшихся после сенокоса. Ты хоть раз видел, чтобы уставшие «пейзане» шли танцевать после сенокоса?
– Нет, но я никогда не видел и того, как на самом деле танцуют в гареме Шехеразады! Хотя не отказался бы просветиться в этом отношении! Исключительно в искусствоведческих целях.
– Во всяком случае, «Шехеразада» – это одна картина, одноактный балет, где все подчиняется единому замыслу, а не штампам и шаблонам классического танца. Весь балет выдержан в духе музыки, в духе своего художественного ритма, в духе смысла произведения и его эпохи! В едином стиле! Вот в чем новаторство Михаила Фокина. А не в количестве красивых танцовщиц, которые только и знают, как надевать дорогие украшения, не сочетающиеся с костюмом и ролью, и бисировать, жеманно раскланиваясь перед своей кликой балетоманов! Не балет, а музыкально-хореографическо-декоративная какофония!
– Николь, почему бы тебе не перейти работать в журнал Comoedia и не стать театральным критиком? – полюбопытствовал Ленуар, не отводя глаз от Фокина.
– Я никогда не стану критиком-балетоманом, потому что критик всегда советует то, что сделал бы, если бы умел это делать сам. Он чахнет в рамках своих теоретических знаний и никогда не создает ничего нового. А я хочу создавать новое, Ленуар. Для этого нужно побороть страх, снова стать ребенком. Ребенок не критикует, он живет, играет и творит!..
Чем больше Николь говорила, тем больше распалялась, но, повернувшись в сторону сыщика, фыркнула и замолчала. Габриэль Ленуар твердой походкой направлялся к Фокину.
Русский хореограф вспотел и напоминал овчарку, собирающую стадо овец, чтобы гнать их на новое пастбище.
– Мсье Ленуар?! Я вам