развитие путей сообщения и промышленных предприятий, а французы собирали ростовщическую дань и тоже оставались в прибыли.
Если Дюрок прав, и Кальмет опубликовал разгромную статью о русском балете потому, что вовремя не получил причитающуюся ему мзду от Артура Рафаловича, то он придет на встречу за очередным денежным пожертвованием от русской диаспоры. Если нет, то Кальмет не придет. Или придет из любопытства.
Дворец Миражей в Париже открыли четыре года назад в Музее Гревен на бульваре Монмартр. Очень быстро иллюзии и игра света и тени этого дворца начали притягивать не меньше посетителей, чем Музей восковых фигур. Редакция Le Figaro находилась в двух шагах. Ленуар купил два билета и сел на скамью напротив кассы. Прошло полчаса, но Кальмет не появлялся.
Наконец ровно в три часа двери музея открылись. На пороге стоял Гастон Кальмет. Короткие волосы подчеркивали квадрат его головы так же, как и аккуратно прижатое к носу пенсне, а пышные черные усы могли посоперничать даже с усами Габриэля Ленуара. Агент Безопасности парижской префектуры добился главного – Гастон Кальмет пришел в музей восковых фигур. Одним словом, оказался там, где все посетители чувствуют себя не в своей тарелке.
– Ищите Артура Рафаловича? – с поклоном спросил у Кальмета Ленуар. – Он сегодня не сможет прийти.
– Что за шуточки? – потрясая смятой запиской, спросил редактор Le Figaro.
– Вы принесли бумаги? – Ленуар блефовал. Если Кальмет пришел за деньгами, то будет оправдываться за опубликованную статью. А для этого он захочет доказать, что существовали объективные причины его поведения, что он действовал во имя чьих-то интересов, а сам здесь ни при чем, что им руководили не зависящие от его воли и принципов силы.
– Какие бумаги? – спросил Кальмет и автоматически засунул руку в карман.
– Те, которые вы сейчас сжимаете в левой руке. Или публикация статьи «Ложный шаг» вышла по вашей собственной инициативе? – Ленуар произнес эти слова так, будто подобное поведение совсем не соответствовало уважающему себя главному редактору одной из самых продаваемых газет Парижа.
– Она вышла… – Кальмет медлил. – А кто вы такой? Я никогда раньше не имел с вами дела.
– Агент Безопасности бригады краж и убийств Габриэль Ленуар, к вашим услугам.
– Так, значит… Вас послал не Рафалович… Передавайте Луи Лепину заверения в моих лучших чувствах.
На этот раз Ленуар не ошибся. Кальмет вытащил из кармана несколько писем и протянул их агенту безопасности.
– Вот они. Возьмите.
– Что это за письма?
– Те самые, за которыми вас послали… Это из-за них я вынужден был убрать статью Брюсселя о «Послеполуденном отдыхе фавна». По-вашему, я думаю только о своих интересах? Нет, прежде всего я думаю об интересах читателей. А наши читатели присутствовали на генеральной репетиции, и после этого мне передали эти письма. Почитайте их. Тогда вы поймете, что я тоже отслеживаю общественное мнение. И передайте вашим русским, что французское общественное мнение для меня важнее…
– Важнее денег из русской казны?
– Денег, которых я уже два месяца не видел?!
– Гастон Кальмет бесплатно не работает?
– Гастон Кальмет знает себе цену. И заботится об интересах своих подписчиков. Которых у Le Figaro сотни тысяч и из самых влиятельных кругов.
Ленуар обвел взглядом индийский храм дворца Миражей. Слоновьи хоботы качались под потолком, а сверху на всех зловеще смотрел не то Будда, не то Шива.
– Господин Кальмет, Луи Лепин благодарит вас за содействие парижской полиции, – осторожно заметил сыщик. – Могу я сегодня лично познакомиться с вашими подписчиками? Вернее, с вашими подписчицами?
– Вход на наш файв-о-клок для полиции закрыт. Вы же сами понимаете…
– Думаю, что дело очень деликатное, господин Кальмет. Я агент Безопасности, а не просто полицейская ищейка. Здесь замешаны интересы не только вашей газеты, уж поверьте мне на слово.
Кальмет верил, потому что знал, что Ленуар прав. Но как же ему не хотелось иметь дело с полицией… Однако ничего поделать с этим он, видимо, не мог.
– Хорошо, приходите. Я предупрежу швейцара. Только оденьте что-то поприличнее, иначе он все равно вас не пропустит. Встречать по одежке у нашего Мориса уже в крови, – Кальмет поправил пенсне и добавил: – И передайте господину Рафаловичу, что я не планктон, чтобы обходить меня вниманием. Без Le Figaro русские все равно ничего не смогут сделать.
На этом главный редактор развернулся и твердым шагом пошел к выходу.
Ленуар за ним не спешил. Он медленно опустился на стоящую во дворце Миражей скамью и начал просматривать полученные письма. Их было всего три, и во всех трех письмах авторы просили отменить «Русские сезоны».
Неужели все эти напыщенные фразы и официальное негодование Кальмета продиктованы только тремя письмами? Конечно нет. Редактор принес их исключительно в целях обелить свою репутацию. С тем же успехом он мог бы вытащить из правого кармана еще три письма, в которых бы выражалось противоположное мнение уважаемых подписчиков.
Последнее письмо было напечатано на машинке. Ленуар развернул тонкую бумагу и пробежал глазами текст:
«Не удовлетворившись своим статусом танцовщика, господин Нижинский вообразил себя хореографом. Конечно, нам говорят, что речь идет не о «Послеполуденном отдыхе фавна», как написал Стефан Малларме, а о «Прелюдии» Клода Дебюсси. Допустим. Вот только поэзия французского писателя идеально сочетается с музыкой французского композитора. В них есть то, что мы привыкли называть вкусом. То, что воспитывается десятилетиями. Зачем нарушать эту гармонию, отдавая на откуп французскую культуру русским варварам?
Черно-зеленая декорация на авансцене с большими желтыми и оранжевыми пятнами… Что хотел этим сказать художник? Все ярко, аляповато и бесформенно. Какие-то тени. Какие-то контуры. И никакой перспективы. Никакой атмосферы. Даже деревья словно приклеены к вертикальному холму, на фоне которого и разыгрывается пантомима.
Дело даже не в бестиальности Фавна. Те, кто придет на спектакль следить за скандальными жестами Нижинского, будут разочарованы. Балет, наоборот, девственно скучен. В нем нет никаких претензий, но нет в нем и вкуса. Единственное преступление этого балета в том, что он не является искусством. Конечно, животные манеры господина Нижинского поворачивать голову, способность, как кот, присутствовать и отсутствовать одновременно, двигаться и замирать в нужный момент – все это, несомненно, свидетельствует о его поиске новых форм самовыражения и оригинальности. Однако спектакль получился самым фальшивым, негармоничным и несовременным из спектаклей. Если эти русские думают, что мы не понимаем их гения, то это не так. Просто мы, французы, отказываемся от того, чтобы считать мастерством элементарность и примитивизм в искусстве, в котором отсутствует порядок и гармония – суть театрального действия. Разве не способствовали русские балеты, стремящиеся преподать нам урок нового танца, разве не способствуют они