в скульптуре и живописи, движение вперед, прогресс задерживаются из-
за лености, рутины, отсутствия потребности обновления. Мы восхищаемся Лой Фуллер, Айседорой Дункан и Нижинским, потому что они возродили душу традиции, основанной на уважении и любви к природе. Именно поэтому они способны передать все движения души человека.
Последний из упомянутых – Нижинский – имеет перед остальными немалые преимущества. Это идеальная внешность, гармония пропорций и удивительная способность движениями тела передавать различные чувства. Мимика печального Петрушки, как и последний прыжок в «Видении розы», казалось, возносят в высшие сферы, но нигде Нижинский не достигает такого совершенства, как в «Послеполуденном отдыхе фавна». Никаких прыжков, никаких скачков, только позировки и жесты полубессознательной бестиальности. Он потягивается, наклоняется, сгибается, становится на корточки, снова выпрямляется, движется вперед, затем отступает – все это с помощью движений, то медлительных, то отрывистых, нервных, угловатых. Его глаза ищут, его руки вытянуты, ладони открываются и закрываются, голова поворачивается вбок, затем опять вперед. Полная гармония мимики и пластики тела. Все тело выражает то, что подсказывает ум. Он красив, как красивы античные фрески и статуи: о такой модели любой скульптор или художник может только мечтать.
Нижинского можно принять за статую, когда при поднятии занавеса он лежит во весь рост на скале, подогнув одну ногу под себя и держа у губ флейту. И ничто не может так тронуть душу, как последний его жест в финале балета, когда она падает на забытый шарф и страстно его целует.
Мне хотелось бы, чтобы каждый художник, действительно любящий искусство, увидел это идеальное выражение красоты, как ее понимали эллины.
На мосту и на подмостках
Если и существовал в окружении Габриэля Ленуара «зритель, достойный уважения», то этим человеком, без сомнения, был его дядя. В Леоне Дюроке все было выдающимся: нос, живот и ум. Он работал администратором Банка Парижа и Нидерландов, поэтому при упоминаниях в газете Le Figaro его называли исключительно «изысканным» и «многоуважаемым». Впечатляющий вес тела Дюрока уравновешивался весом в обществе, а потому совершенно не отягощал банкира. Единственное, о чем он сожалел в жизни, было то, что его любимый племянник Габриэль Ленуар не пошел по его стопам, а выбрал сомнительную карьеру в парижской префектуре полиции.
Сам Ленуар очень любил дядю. После смерти отца Дюрок заменил ему воспитателя и наставника. Однако сыщик избегал слишком часто демонстрировать свои чувства, опасаясь, что дядя, как опытный делец, зацепится за них, и Габриэль сам не заметит, как снова окажется за дубовым столом одного из филиалов Банка Парижа и Нидерландов и будет целыми днями иметь дело с бумагами, одна важнее другой, и все они вместе взятые – важнее любого человека.
В банке Габриэль проработал целых семь лет. Там он освоил языки, научился вести учетные книги и как инспектор – анализировать экономическое состояние и возможности разных регионов Франции. Однако, когда он уже готов был подняться по иерархической лестнице выше, его призвали на военную службу, которая, по выражению Леона Дюрока, «поломала мальчику жизнь, лишив его способности системно подходить к своему будущему». На самом деле Ленуар никогда не изменял системному подходу, просто теперь он предпочитал применять свои способности в других сферах. Но разве такие тонкие вещи объяснишь дяде, который мечтает о наследнике? И потом, если с деловой хваткой у Ленуара не было проблем, он никогда бы не стал администратором банка, потому что на этом уровне банкиры уже летали отдельными точками над основным нотным станом, и главными их качествами становилась способность к политическим играм и регулярным выходам в свет. И то, и другое Ленуар терпеть не мог, потому что не уважал целей главных действующих лиц данной социальной игры.
К дяде Ленуар заглядывал в основном в двух случаях: когда ему нужны были деньги и когда ему нужны были сведения о высших мира сего. К счастью для Леона Дюрока, их семейные отношения продолжали сохранять регулярный характер: такая необходимость возникала у его племянника минимум раз в неделю.
Главное отделение Банка Парижа и Нидерландов находилось в двух шагах от Оперы. Дюрок обычно посещал все театральные постановки города. Выпить кофе с дядей стало казаться Ленуару закономерным развитием сегодняшнего дня.
– Габриэль! Я сейчас занят – приходи позже. Одиннадцать утра! У меня корреспондентский час.
«Корреспондентским часом» Леон Дюрок называл время, когда он лично отвечал на письма. Их для администратора банка заранее раскладывал стопочками секретарь. На главные письма Дюрок отвечал сам и от руки, на второстепенные – диктовал план ответа секретарю, чтобы тот потом отпечатал его на пишущей машинке и сохранил копию в архиве. На третьестепенные письма, которые представляли обычно приглашения на разные светские мероприятия, Дюрок вместо ответа ставил только буквы «ОK» или «KO» и цифру от одного до трех. В первом случае секретарь выбирал один из трех вариантов положительного ответа на приглашения, во втором – наоборот.
Зная о системном подходе своего дяди, возражать Ленуар не стал. Все равно корреспондентский час заканчивался через пятнадцать минут. Он попросил секретаря приготовить ему кофе и задумался.
Кто же мог подарить Нижинскому женский аксессуар красоты? Кто хотел обезобразить его лицо? Действует ли преступник против танцовщика или хочет таким извращенным способом нанести удар по «Русским сезонам»? Что будет, если их запретят? Кто пострадает от этой отмены в первую очередь?
– Ленуар, ты что здесь делаешь? – Леон Дюрок имел свойство настолько погружаться в работу, что в этот момент совершенно не замечал происходящего вокруг. – Ты уже выпил кофе? Давно здесь сидишь?
– Пятнадцать минут. Ждал окончания корреспондентского часа.
– Ах да… Хм, если ты любезно согласился подождать целых пятнадцать минут, значит, ты сегодня не за деньгами. Это очень хорошо, мой мальчик! Наконец-то в свои тридцать семь лет ты начинаешь стремиться к независимости от своего старика!
– Дядя, кажется, в прошлый раз, когда я к тебе обращался, мы ездили на прием к германскому послу. И это принесло тебе большой доход!
– Не мне, мой мальчик, не мне – банку! Если бы ты еще не играл накануне со смертью, тебе цены бы не было! А так – сплошное расстройство. – Дюроку хотелось вызвать в Ленуаре чувство вины. Может, расстройство после того случая с лодкой и прошло, особенно когда Вильгельм фон Шен полностью передал в управление Банку Парижа и Нидерландов основные активы ряда немецких акционерных обществ… Но все равно любовь к племяннику доставалась Леону Дюроку дорого. И речь не о финансах. Он так испугался за Габриэля, что до сих пор очень злился на племянника.
– Леон… –