class="p1">– Женщинам?
– Не совсем. Историкам. Кому-то в сфере образования.
Адам покачал головой.
– Больше ста лет прошло, но никто так всерьез и не занялся этим.
– А что бы вы предложили? Открыть некоего рода музей?
– Вроде того, да. Я думал, что если бы ее дом можно было выкупить, найти какие-то принадлежавшие ей вещи, людям, приезжающим сюда, было бы на что взглянуть, прикоснуться к чему-то. Вот, взгляните.
В кармане все еще не снятого пальто Адам нашарил причудливой формы деревяшку.
– Это детская игрушка. Георгианская, кажется, – я читал о таких в библиотеке. Нашел в куче мусора перед домом. Там, у них в саду, что-то копали. Вдруг она принадлежала семье Джейн? Теперь у нее не осталось дома, и она просто валяется на улице.
Подобного от Адама доктор еще никогда не слышал и задумчиво кивал в ответ.
– Значит, своего рода мемориальный музей Остен. Да, идея и в самом деле стоящая. Знаете, я всегда чувствовал, что здесь, в деревне, еще сохранился дух старины и можно перенестись назад во времени.
– Тогда от нас не так много нужно.
– Ну, во‐первых, начнем с дома. В его нынешнем состоянии он никуда не годится, вы правы. Нужна реставрация и одобрение городской администрации. К примеру, дом Расселлов, что неподалеку, только что продали за тысячу фунтов. Учитывая размеры и состояние интересующего нас здания, все обойдется на несколько тысяч дороже, если не больше.
Адам немного помолчал.
– Коттедж все еще в собственности Найтов?
Доктор Грей кивнул.
– Насколько мне известно, да. В былые времена они бы согласились уступить его по цене ниже себестоимости, но сейчас я в этом не уверен. Адам, прошу извинить – я весьма заинтересован вашим предложением, но найдете ли вы время подумать над этим, когда придет весна?
Еще не успев договорить, доктор осознал, что возможность свободно распоряжаться собственным временем была доступна многим в их маленькой, сонной деревне. Джейн Остен проводила свои дни здесь, хлопоча по хозяйству, ходила в гости, работала над своими гениальными романами. Грей вдруг понял, что с тех пор в жизни обитателей Чотона мало что изменилось и они точь-в‐точь походили на своих предков. Кому, как не им, следовало беречь наследие Остен?
Под взглядом доктора Грея Адам поерзал на неудобном деревянном стуле.
– Если у меня есть время, чтобы постоянно перечитывать ее книги, найдется время и на это.
Эти слова были самыми искренними, которые доктор когда-либо слышал из уст Адама.
– Хорошо, Адам, я тоже поразмыслю над этим. Быть может, нам удастся поговорить с Франсес Найт насчет коттеджа. Лучше начать с нее – старик Найт все время жалуется на туристов, поклонников Остен.
Заслышав какой-то шум за дверью, он прервался и осторожно прикрыл ее, а затем вернулся в свое кресло.
– Пока давайте подумаем, кто сможет помочь нам в этом занимательном деле. Может, ваша мать?
Адам покачал головой:
– Уж точно не она. Ей нет дела до туристов и уж тем более до всего, что связано с Остен.
Доктор Грей вновь удивленно взглянул на него. Еще со школы он дружил со всеми Бервиками и оттого был озабочен подавленным состоянием фермера. В свою бытность интерном он дежурил в Олтонской больнице, как раз когда глава семейства Бервиков скончался от испанки. Доктор также знал, насколько властной была их мать и что с годами она погрязла в жалости к себе, а характер ее становился все более скверным. Предположив, что с творчеством Остен Адама познакомила женщина, первой, кто пришел ему на ум, была старая вдова Бервик. Если не она, значит, какая-нибудь учительница – ведь Адам пытался получить высшее образование. Такая, как Аделина Гровер.
Доктор вскинул голову:
– Кажется, я знаю, кто нам поможет.
Глава 10
Олтон, Хэмпшир.
15 ноября 1945 года
Эндрю Форрестер заперся у себя в кабинете. На столе перед ним лежало завещание Джеймса Эдварда Найта.
Он почувствовал, что его вот-вот стошнит. Франсес Найт, женщина, которую он любил и потерял много лет назад по вине этого человека, вот-вот должна была лишиться всего, что имела.
Утром прикованный к постели Джеймс Эдвард Найт вызвал его в свой кабинет, покинуть который ему было не суждено. За все те годы, что Эндрю был его поверенным, в беседах с ним имя Франсес звучало крайне редко. Им было проще сотрудничать, не вспоминая о прошлом.
Но в тот раз мистер Найт наконец заговорил о дочери.
– У Франсес не хватит ума, чтобы вести дела.
Эндрю сделал вид, что внимательно слушает, но сомневался в том, что это правда. Франсес и в самом деле была слегка застенчивой и уступчивой, но отлично знала цену усадьбы и всего их имущества. Также он знал, что все ее решения, принятые ради сокращения расходов на содержание поместья, порой в ущерб самой себе, были разумными.
– Сэр, ваша дочь очень заботится о вас и вашем имении, – возразил Эндрю, подозревая, что дальнейший разговор обещает быть не из приятных.
Джеймс Найт отрицательно покачал головой.
– Кто знает, что там у нее за заботы. Я – точно нет. Она даже не справилась со своей единственной обязанностью: жениться и родить наследников.
Эндрю ощутил, как внутри разгорается знакомое чувство гнева, и закусил губу, зная, что Джеймс Найт был виновником любовных неудач дочери. Он никогда еще не встречал лицемера, подобного этому умирающему старику.
Джеймс Найт сел в постели, и Эндрю поправил его подушки, а затем сел на стул, предназначавшийся для нечастых посетителей.
– Передай мне бумагу, – потребовал старик, – и приведи медсестру доктора Грея. Она уже должна ждать внизу, чтобы приготовить для меня ванну. И подвинь поближе стол, что в углу, он мне понадобится.
Эндрю помедлил, но сделал так, как просил Найт, и, стиснув зубы спустился этажом ниже, где в дверях уже ждала Хэрриет Пэкхем, изучавшая гостевую книгу, что лежала на маленьком столике.
Он всегда недолюбливал ее, подозревая, что она часто сует нос не в свое дело. Но хороших медсестер не привлекала работа в Чотоне, где была всего сотня домов и нечего было купить. Хэрриет, по крайней мере, родилась здесь, ее знали во всей округе, и она всегда была рядом, когда кому-то требовалась помощь.
Когда они поднялись в спальню, Джеймс Найт поднял руку, в которой был лист бумаги.
– Мне нужно, чтобы вы оба засвидетельствовали мою подпись. Не потерплю никаких вопросов ни о его содержании, ни о здравии моего рассудка. Я полностью подтверждаю все написанное и больше не хочу ничего слышать, вы меня поняли?
Он положил завещание на столик