было немало – даже слишком, – он хотел, чтобы на ее бледном, застывшем лице появилась улыбка.
Так и случилось. Иногда она забывала, как хорошо он ее знал – ту прежнюю Аделину, о которой она почти не вспоминала.
– Что ж, не стоит благодарности – за открытку.
– Да, чуть не забыл. – Он запустил руку в карман пальто, висевшего на спинке дивана. – Я кое-что принес вам. Скоро же праздник.
Достав оттуда небольшой прямоугольный сверток, он протянул его ей. Аделина слегка нахмурилась.
– У меня для вас ничего нет.
– С меня достаточно открытки, – он снова сел на диван. – Как говорится, достаточно того, что вы вспомнили обо мне.
– Кажется, в последнее время я думаю только о себе. Как прожить еще один день, еще один час. Как отвлечься от всего этого. Как обо всем забыть.
– Вы не думали о том, чтобы вернуться в школу? Простите мою настойчивость – быть может, для этого еще слишком рано.
Она покачала головой, все еще не вскрыв сверток.
– Я даже не думала об этом.
Прислонив сверток к правому уху, она слегка встряхнула его.
– Диккенс? Слишком легкий. Элиот? Нет, слишком тонкий. Что же это?
Она села рядом с ним на диван, и он вспомнил, что в последний раз они были так близко друг к другу во дворе Большой Усадьбы, когда пили там чай этим летом. В этом году на ее долю выпало слишком много несчастий. Он ждал нового года – принято думать, что он принесет что-то хорошее, быть может, им обоим повезет?
Медленно распаковывая подарок, она видела, как тщательно доктор пытался скрыть нетерпение, и ей это нравилось. Это было издание «Гордости и предубеждения» из той же серии, что и «Эмма», которую Грей читал ей тогда, в августе.
– Моя любимая, спасибо, – улыбнулась она.
Он улыбнулся ей в ответ.
– Догадаться было несложно. У вас, должно быть, есть и другие издания, но это можно везде носить с собой. Послушайте, Аделина, вам нельзя все время сидеть дома. Вы должны гулять, и гулять долго, дышать свежим воздухом для пользы легких и ума. Просто гулять. Мне всегда становится легче после моих обходов. После того, как я пообщаюсь с пациентами или помогу кому-то. Это не панацея, но попробовать стоит. Проводить дни за чтением прекрасно, да, но так мы все время наедине с собой. Поэтому, будучи в дурном настроении, я не способен читать некоторых авторов.
– Всегда есть Остен.
– Да, именно это и есть в ее книгах. Мир, который часть нашего, но такой далекий, что в него окунаешься, как в родник. В нем столько порочных и глупых персонажей, но в конце концов все они для чего-то нужны. Может быть, в ее книгах и есть ключ к нашему безумному миру. Поэтому ее книги, как и пьесы Шекспира, живы до сих пор. В них вся наша жизнь, все самое важное в ней – и одна из них, как и ваша жизнь, сейчас у вас в руках.
Он видел, как Аделина слегка склонила голову – ее взгляд был прикован к книге у нее в руках.
– Удивительно, насколько глубоко она улавливает суть всего в книгах, – наконец Аделина подняла на него глаза. – Вспомните хотя бы Энн Эллиот и ее злополучный отказ от предложения Уэнтуорта – сколько ей было тогда, восемнадцать или девятнадцать лет? Должно быть, отчасти она решила так из-за того, что несколько лет назад умерла ее мать. Не могу представить, что через год или два буду чувствовать себя иначе.
Доктор Грей даже не пытался разубедить ее, просто давая ей выговориться, в надежде, что она раскроется, хотя бы на миг.
– Должна быть причина, по которой Остен решила, что на момент смерти матери ей будет всего пятнадцать, – продолжала Аделина. – Когда это случилось, нам известен возраст каждого персонажа, хотя Остен и не славится подобной педантичностью – и это намекает нам, что при первой встрече с Уэнтуортом ее горе еще не утихло, и она беззащитна перед ним, равно как и перед своей семьей и своим долгом, и она все еще переживает утрату. Пусть невидимая нам, трагичность происходящего всегда где-то рядом – таковы ее книги.
– Горе оставляет след в душе каждого из нас, и Остен знала это. Полагаю, она знала, что скоро умрет, когда заканчивала работу над этим романом, знала, что ее ничто не спасет, стараясь не беспокоить родных понапрасну.
– Значит, она сильнее, чем я. Я всю деревню поставила на уши.
Аделина пошутила так впервые за несколько месяцев, и он почувствовал, что воля к жизни все же рвется наружу сквозь все преграды. В этой броне появилась пусть малая, но брешь.
– Послушайте, Аделина, когда вы будете готовы, я хочу кое-что вам предложить. Что-то, что может помочь. Как ни странно, это связано с Джейн Остен, и об этом мне рассказал не кто иной, как Адам Бервик. Может быть, прогуляемся, и вы узнаете остальное?
– С вами я не пойду, но мы можем встретиться здесь.
Прежняя Аделина не отпустила бы его, пока не узнала в чем дело, но все же начало было положено.
– Хорошо. Мы все понимаем. – Он немного помолчал. – Вы правы, все очень переживают за вас. Но я хорошо вас знаю. Я знаю, какая вы на самом деле.
До сих пор она никогда не слышала от него слов столь прямых и честных, а потому продолжала сидеть с открытым ртом, даже когда он вышел из комнаты.
Из окна ей было видно, как доктор идет по садовой дорожке. Котенок забрался к ней на колени, и она ждала, пока Грей не скроется из вида, а затем взяла его подарок, раскрыв книгу на первой странице.
– Так о чем вы хотели поговорить со мной?
Адам покашлял с таким видом, будто вот-вот сбежит.
– Адам?.. – С тех пор как он принес котенка, Аделина чувствовала к нему все возрастающую приязнь.
Фермер поерзал в своем в кресле у камина.
– Доктор Грей и я подумали, что можно открыть музей памяти Джейн Остен. Здесь, в Чотоне. Может, в старом домике эконома?
Аделина взглянула на доктора, сидевшего на диванчике у эркерного окна.
– Вы что, сами до этого додумались? Вы, двое мужчин?
– Боюсь, что так, – робко улыбнулся тот. – Работы много – понадобятся пожертвования, возможно, фонд для приобретения недвижимости и принадлежавших ей вещей, большинство из которых, думаю, находится во владении Найтов.
– А вы уже говорили об этом с Франсес?
Оба покачали головами.
– Насколько я знаю, Найты все еще владеют