собственной беспристрастности и неспособности чувствовать, словно сумела достичь чего-то.
В итоге она сумела слегка приоткрыть завесу над мужским разумом и теперь гадала, какие плоды способна принести полная бурной деятельности жизнь, прожитая в отрыве от чувств. Она вспоминала: как бы ни шла их жизнь, Сэм всегда казался веселым, неунывающим, полным нерушимого оптимизма, решимости жениться на ней и прощал ей все прегрешения. Она любила его и за то, что он помог ей так привязаться к повседневности – наставал новый день, а то, что было вчера, уже не казалось важным, и не стоило волноваться о будущем.
Она представляла его в кабине бомбардировщика: на панели бьются стрелки приборов, а внизу волны бьются о скалы; думала о том, каким сосредоточенным и бесстрастным он должен был быть в тот ужасный миг. Он отдавал себя всего, без остатка, даже если в этом не было нужды – ты был лишь пятнышком на чужой приборной панели, шел по канату над бездной, и вся твоя жизнь была на острие иглы.
Теперь на нем балансировала она, и у нее было два выхода: продолжать жить так и сорваться в бездну – может, выберется, а может, и нет; или остановиться, перестать глушить неизбежную боль морфином, используя несчастного доктора Грея. Да, она использовала его – его чувство вины, сострадание и странную привязанность к ней, и помимо своих врачебных обязанностей он окружал ее необычайной заботой.
За окном заходило солнце, а в саду Адам Бервик и ее мать срезали мертвые растения и укрывали многолетники перегноем – близились зимние холода. Когда они заметили, что Аделина наблюдает за ними из окна, ее мать, должно быть, что-то сказала Адаму – тот отставил лопату, взял корзину, стоявшую рядом, и они направились к дому.
– Аделина, дорогая, смотри, что тебе принес мистер Бервик!
Взглянув вниз со своего насеста, в корзине она увидела крепко спящего котенка.
И расплакалась.
Миссис Льюис привыкла к этому, но бедняга Адам застыл на месте, не зная, что ему следует сказать или сделать, стиснув ручку корзины так, что побелели пальцы.
Миссис Льюис легко коснулась его руки.
– Не обращайте внимания, вы так милы. Она все еще не пришла в себя. Давайте-ка я налью чаю, хорошо?
Она вышла из гостиной, и Адам поставил корзину на подоконник, рядом со стопкой книг, где на самом верху лежали «Доводы рассудка».
Аделина смахнула слезы краешком халата.
– Простите, мистер Бервик.
– Адам, – отозвался он и, осторожно подняв малыша, передал его ей. – Старая кошка в домике эконома окотилась, ему уже несколько месяцев.
Она погладила пеструю шерстку котенка.
– Вы так заботливы. Правда, простите меня.
Она так мало общалась с этим застенчивым, тихим мужчиной раньше, что теперь ей было ужасно неловко.
Он покашлял, ища, куда можно сесть. Аделина возвышалась над ним на своей банкетке и, казалось, могла оставаться там часами, в компании книг и чайничка на плетеном подносе. Вдруг он вспомнил, как когда-то лежал на каменной кладбищенской стене у церкви, в окружении мертвых, словно сам был изваянием.
– Пожалуйста, извините, присаживайтесь – возьмите вон ту качалку. Мое любимое кресло, заставляет меня двигаться. – Она устало улыбнулась.
Он взял кресло, стоявшее у камина, и уселся с ней рядом.
– Читаете «Доводы рассудка»?
– А вы тоже ее читали?
– Тяжелая книга.
– Тяжело читать?
– Чувствовать.
– О да, не знаю, что на меня нашло, когда я ее выбрала, хотя концовка меня всегда радует. Значит, вам тоже нравятся романы Джейн Остен?
Он снова кивнул, озираясь вокруг, упорно избегая ее взгляда.
– Тогда я просто обязана спросить, какая из ее книг ваша любимая.
Взглянув на собственные ноги, он довольно улыбнулся – едва заметной улыбкой.
– Все. Из персонажей больше всех мне нравится Элизабет Беннет.
– И мне тоже. Подобной ей не сыскать в других книгах. Доктор Грей все твердит о своей Эмме, но я без колебаний предпочту ей Лиззи.
Теперь, когда она говорила о героях книг так, как говорят о живых, Адам не сводил с нее глаз. Они всегда казались ему настоящими, и он никогда бы не подумал, что найдется кто-то, кто думает так же.
– Вы говорите с доктором Греем о книгах? – он погладил котенка.
– Да, и он необычайный поклонник Джейн Остен, скажу я вам. Впрочем, неудивительно – в нем столь странным образом сочетаются… как она характеризует мистера Беннета? «Столь странное смешение остроумия, колкого нрава, замкнутости и непостоянства»?
– Доктор Грей – достойный человек, – просто ответил Адам.
– Несомненно, и это поразительно, учитывая, что он видит всех и вся насквозь.
– Как и саму Остен.
– Да. – Аделина выпрямилась. – Именно. Быть человечным, любить людей, зная, каковы они на самом деле. Быть способным любить их. Полюбить их вопреки этому.
Адам кивнул. Он никогда никого не любил так сильно – не было возможности. И он ее не искал. Как и Аделина, он сидел у окна, смотрел, как за ним течет жизнь, но оставался внутри, ничего не получая взамен.
Ночью он вновь взялся за «Гордость и предубеждение». Он вспоминал разговор с Аделиной, их общую любовь к Элизабет Беннет, думая, есть ли в этом замечательном персонаже что-то от самой Джейн Остен.
Он часто разглядывал фронтисписы некоторых книг: оттуда смотрела румяная женщина с темно-русыми кудрями и прямым носом. Ему хотелось узнать о ней больше. Хотелось, чтобы нашлись ее письма к сестре и чтобы на наброске, сделанном рукой Кассандры Остен, было нечто большее, чем завязки капора и глаза, глядящие в никуда.
Его удивляло, что он вырос в той же деревне, где когда-то жила Остен и где написала три поздних романа и что вокруг не осталось почти ничего, что бы напоминало о ней. Да, здесь все еще стояли особняк Найтов, старый домик эконома в самом сердце деревни и могилы ее матери и сестры. Но помимо небольшой мемориальной таблички на ее доме, установленной в 1917 году, в день столетия со дня ее смерти – а этого удостаивались сотни известных англичан, – здесь не сохранилось никаких следов ее жизни.
Спустя несколько дней, во время ежегодного осмотра у доктора Грея, Адам решился заговорить с ним об этом – ведь он узнал, что в Чотоне есть еще один мужчина, столь живо интересующийся великой писательницей. Хэрриет Пэкхем бесцеремонно провела его в кабинет и принялась убираться в смотровой, пока они говорили.
Доктор Грей отложил медицинскую карту Адама и с любопытством взглянул на него.
– Адам, должен признаться, от вас я такого не ожидал. Я полагал, что подобный интерес к наследию мисс Остен более свойственен…