убавлять паруса. Ему захотелось выйти на палубу и глянуть, что происходит. Стук снаружи разбудил Барбару.
– Что там? – сонно спросила она.
– Всего лишь штормовые ставни.
Кто-то закрепил на окнах штормовые крышки, – очевидно, Найветт ждет, что ветер усилится. Барбара уснула, Хорнблауэр тоже задремал, но через полчаса проснулся снова. Ветер дул по-прежнему, корабль сильно качало на волнах, корпус стонал и скрипел. Хорнблауэр лежал в темноте, не только слыша, но и чувствуя гудение стоячего такелажа, передающееся койке через палубу. Ему хотелось выйти и посмотреть, что там с погодой, но он боялся разбудить Барбару.
– Не спишь, дорогой? – раздался тихий голос с другой стороны рубки.
– Нет, – ответил он.
– Вроде бы на море волнение.
– Ничего страшного. Засыпай.
Теперь он точно не мог выйти, поскольку Барбара не спала, поэтому заставил себя лежать очень тихо. С закрытыми окнами в рубке стало не только совсем темно, но и удушающе жарко. «Красотка Джейн» переваливалась на волнах и кренилась так, что он боялся, как бы Барбара не упала с койки. Затем движения судна изменились, как и характер скрипов. Найветт положил «Красотку Джейн» в дрейф. Бортовая качка сменилась килевой; волны, видимо, были очень сильны. Больше всего на свете Хорнблауэр хотел выйти и увидеть все своими глазами. Он не знал, который час, – в темноте нельзя было взглянуть на часы. При мысли, что, возможно, уже рассвело, сил терпеть не осталось.
– Не спишь, дорогая? – спросил он.
– Нет, – ответила Барбара.
Она не добавила: «Кто бы уснул в таком грохоте?» – поскольку строго держалась принципа: благовоспитанный человек не жалуется на то, чего не может или не хочет изменить.
– Я бы вышел на палубу, дорогая, если ты не против, что я оставлю тебя одну.
– Пожалуйста, делай, что хочешь, дорогой, – сказала она, но выйти вместе не предложила.
Хорнблауэр нашарил в темноте башмаки и штаны, затем так же ощупью добрался до двери. По опыту он знал, чего ждать, и все равно ревущий шторм ошеломил его, несмотря на то что дверь располагалась в кормовой, подветренной части рубки. Он шагнул через комингс и кое-как закрыл дверь. Ветер был не только невероятно сильный, но и горячий, как из печи. Хорнблауэр балансировал на кренящейся палубе, готовясь выскочить из-за рубки и добежать до штурвала. Несколько шагов – и его с ног до головы обдало брызгами. У штурвала угадывались несколько фигур; одна из них – в белой рубашке – помахала рукой. Это был Найветт. Хорнблауэр глянул на пляшущую стрелку компаса; ему потребовалось усилие, чтобы вернуть прежние навыки и сделать верный вывод. Ветер дул с северо-запада. Бриг лежал в дрейфе под грот-марса-стакселем, от которого можно было разглядеть только нижний угол.
Найветт крикнул в самое ухо:
– Ураган!
– Похоже! – проорал Хорнблауэр в ответ. – И будет много хуже, прежде чем он уляжется.
В это время года тропических циклонов быть не должно, до их сезона больше двух месяцев, однако вчерашние предвестья и сегодняшний знойный норд-вест – все непреложно указывало, что это именно ураган. Оставалось только гадать, задел он их краем или они точно на его пути. «Красотка Джейн» содрогалась всем корпусом; белая, почти фосфоресцирующая вода прокатывала от носа до кормы, заливая Хорнблауэра по пояс. Он знал, что дальше и впрямь будет куда хуже. Неизвестно, выдержит ли «Красотка Джейн» непрерывные удары волн. К тому же их сносит под ветер, а значит – может выбросить на побережье Сан-Доминго, Пуэрто-Рико или какого-нибудь островка и разбить в щепки. Ветер оглушительно завывал, и внезапно палуба встала почти вертикально. Хорнблауэр повис, вцепившись в нактоуз. Волна, прокатив по наклонному борту, накрыла бриг, затем «Красотка Джейн» медленно выровнялась. Ни одно судно не продержится так долго. Грохот, а затем треск наверху заставил Хорнблауэра вскинуть голову. Сорванный ветром грот-марса-стаксель разлетелся на полосы, и они хлопали, как бичи. Лишь последний кусок паруса удерживал бриг правой раковиной к волнам.
Сквозь тяжелые тучи над головой сочился желтоватый свет наступающего дня. На грот-рее образовался пузырь и тут же разлетелся в клочки. Это повторялось по всей длине рея. Ветер запускал стальные пальцы в плотную скатку паруса, надувал его, раздирал на ленты и, сорвав, уносил их прочь. Трудно было поверить, что такое происходит на самом деле.
Трудно было поверить и в то, что волны бывают такими огромными. Один взгляд на них объяснял бешеные скачки судна. Та, что сейчас надвигалась на бриг, была не совсем с гору (Хорнблауэр сам подумал про себя «с гору» и теперь, оценивая высоту на глаз, вынужден был признать это гиперболой), но, по меньшей мере, с церковную колокольню. Исполинская масса воды приближалась не как лошадь, скачущая в галоп, а со скоростью быстро идущего человека. «Красотка Джейн», задрав бушприт, начала взбираться на склон, поначалу пологий, дальше все более крутой. Выше… выше… выше… она стояла уже почти вертикально, когда наконец вылетела на гребень. Ураган, от которого временно закрывала волна, обрушился на суденышко с удвоенным неистовством и положил его на борт в тот самый миг, когда гребень волны прошел под кормой. Вниз… вниз… вниз… почти на боку и почти отвесно, в яму между двумя валами, где ждали волны поменьше. Они прокатывали по палубе, заливая людей по пояс, по грудь, сбивая с ног, так что Хорнблауэр должен был цепляться, напрягая все мышцы, чтобы устоять перед их напором.
Корабельный плотник пытался что-то сообщить Найветту; кричать в этом реве было бессмысленно, но он поднял руку с растопыренной пятерней. Пять футов воды в трюме. И тут плотник повторил жест. Два раза по пять пальцев – десять футов воды в трюме. Невозможно поверить… но по тому, как тяжело переваливался бриг, было ясно, что он перегружен. И тут Хорнблауэр вспомнил, что́ у них в трюме: кампешевое дерево лишь немногим легче воды, а вот койра – самое плавучее, что можно придумать. Кокосовые орехи,