ли он глупостей? С другой стороны, немного утешало, что Хаднатта до сих пор не поймали; Хорнблауэр опасался, что, если юношу арестуют и осудят до отплытия «Красотки Джейн», Барбара станет просить за него Рэнсома или даже губернатора. Впрочем, она, по-видимому, забыла про музыканта, чего Хорнблауэр не мог сказать о себе. История сидела в голове как заноза, и он бесился от своего бессилия что-либо изменить. Трудно было отнестись к делу философски и сказать себе, что ни один человек, даже Хорнблауэр, не может остановить бездушную машину флотского правосудия. А Хаднатт проявил способности, которых Хорнблауэр в нем поначалу не заподозрил: он успешно скрывался уже неделю, если только уже не погиб, что было бы для него лучшим исходом.
Капитан Найветт лично явился сообщить, что «Красотка Джейн» почти готова к выходу в море.
– Мы заканчиваем погрузку, милорд, – сказал он. – Кампешевое дерево уже в трюме, койра на пристани. Если ваша милость и ее милость прибудут на борт сегодня вечером, мы сможем отплыть завтра с береговым бризом.
– Спасибо, капитан, премного вам обязан. – Хорнблауэр сдержался, чтобы не рассыпаться в любезностях, пытаясь компенсировать холодность на приеме.
«Красотка Джейн» была гладкопалубной, и только в центральной части располагалась маленькая, но основательная рубка для пассажиров. Здесь Барбара провела пять недель плавания из Англии. Сейчас они вошли сюда вместе под гул последних приготовлений к отплытию.
– Я смотрела на эту вторую койку, дорогой, – сказала Барбара, – и говорила себе, что скоро в ней будет спать мой муж. Однако поверить в такое счастье не могла.
Их отвлек шум снаружи.
– Этот ящик куда, мэм? – спросил губернаторский слуга, который под присмотром Джерарда доставил на борт их багаж.
– Этот? Я спросила капитана. Его надо поставить на нижней палубе юта.
– Хорошо, мэм.
– Деликатесы в жестяных коробках, – объяснила Барбара Хорнблауэру. – Я привезла их из Англии тебе на обратный путь.
– Ты сокровище! – ответил Хорнблауэр.
Ящик такого размера занимал бы в рубке чересчур много места, а на нижней палубе до него несложно будет добраться.
– Что такое койра? – спросила Барбара, глядя, как в люк спускают последние тюки.
– Волокно кокоса, – объяснил Хорнблауэр.
– И чего ради его везут в Англию? – изумилась Барбара.
– Там из него ткут на особых станках и делают кокосовые маты.
– А кампешевое дерево?
– Из него получают алую краску.
– Ты просто неиссякаемый кладезь познаний, дорогой, – сказала Барбара, – как и всего остального в моей жизни.
– Прибыли их превосходительства, милорд, – сообщил Джерард.
Последнее расставание в сгущающихся сумерках. Печальные минуты. Множество рукопожатий, поцелуи между Барбарой и леди Хупер, одни и те же прощальные слова, повторяемые вновь и вновь. Прощайте, друзья и знакомые, прощай, Ямайка и Вест-Индская эскадра. Прощай, старая жизнь; другая, новая, наступит еще не скоро. Хорнблауэр проводил взглядом последнюю фигуру, растаявшую в темноте на пристани, и повернулся к Барбаре – только она во всех этих переменах оставалась верной и неизменной.
Трудно винить его за то, что с первым светом он вышел на палубу, чувствуя странную неловкость от необходимости держаться в сторонке и никому не мешать. Найветт отводил «Красотку Джейн» от пирса, чтобы поймать пока еще слабый береговой бриз. По счастью, он был достаточно толстокож и ничуть не смущался, что должен вести судно на глазах у прославленного адмирала. Ветер наполнил паруса; «Красотка Джейн» заскользила вперед. Они приспустили флаг перед фортом Августа, затем положили руль на борт, чтобы оставить риф Пьяницы и Южный риф по левому борту, прежде чем начать долгий путь на восток. А Хорнблауэр успокоился и стал думать о том, как приятно будет завтракать на борту вместе с женой.
Он сам удивлялся, как легко и быстро вошел в роль пассажира. Поначалу он так боялся показаться назойливым, что не смел даже бросить взгляд на нактоуз и узнать курс. Они с Барбарой сидели в шезлонгах в тени рубки – шезлонги крепились стропами на случай сильного крена, – и Хорнблауэр рассеянно смотрел, как бороздят воду летучие рыбы, как волны проносят островок желтых саргассов, золотых на фоне синевы, или как проплывает черепаха, отважно забравшаяся так далеко от суши. Когда Найветт и его помощник в полдень брали высоту солнца, Хорнблауэр уверял себя, что ему совершенно не интересен результат, – да его и впрямь больше занимала регулярность обеденных часов. Он говорил Барбаре, что «Красотка Джейн» столько раз совершала этот рейс, что найдет дорогу и без подсказки людей; обленившемуся уму шутка казалась вполне смешной.
То был его первый отдых за три года неусыпных трудов. Теперь он погрузился в праздность, словно в теплую ванну, с той разницей, что не ждал такого блаженства от безделья и (главное) безответственности. Его ничуть не волновало, продержится ли ветер и смогут ли они обогнуть Пунта-де-Майси, а когда не смогли, он вовсе не огорчился и философски вытерпел долгое возвращение к Гаити. Хорнблауэр снисходительно улыбался общему ликованию, когда на другом галсе они наконец прошли Наветренный пролив и, можно считать, оставили позади Карибское море. Изменившееся направление пассата не давало пройти проливом Кайкос, так что пришлось взять курс на пролив Сильвер-Банк. Кайкос или Сильвер-Банк… да хоть Терк или Мушуар. Какая разница, доберутся они до Англии в августе или в сентябре.
Однако его инстинкты только дремали. В тот вечер, когда они наконец вышли в Атлантику, он впервые с начала плавания ощутил сосущее беспокойство. Воздух как будто давил, и было что-то необычное в волнах, на которых качалась «Красотка Джейн». Еще до утра будет шторм, подумал Хорнблауэр. Необычно для этого времени года в этих широтах, но ничего страшного. Он не стал пугать Барбару своими догадками, но за ночь несколько раз просыпался от сильной качки. Когда меняли вахты, он слышал, как всю команду погнали наверх