Читать интересную книгу "Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко"

инонациональные (иноэтничные), что позволяло в какой‐то степени погасить русское начало и заменить его православием («где нет ни эллина, ни иудея», но нет и русского), которое должно было нести нагрузку, здесь скорее культурную (цивилизационную), чем этнорелигиозную, традиционную. У этого же — второго — пути был еще один аспект, когда иноэтничность рассматривалась (или могла декларироваться для внешнего мира) как интернациональность, т. е. в сугубо советском ключе, и тогда погашалось религиозное начало, а интернациональное начинало доминировать. На этой почве вырастало и развивалось диссидентство.

Но был, судя по всему, и третий путь — возвращение к этническим, в том числе к сословным началам, что подразумевало сохранение образованности, но отказ от интеллигентности. Между тем сделать это было (и есть) очень непросто, поскольку в постсоветское время стал активно утверждаться некий канонический взгляд на «подлинного интеллигента», как на своего рода совершенного человека (совестливый, общественно‐активный, высокообразованный), и этот канон как бы исключал все другие варианты как неподлиные. Так, в начале 1990‐х годов образцами интеллигентности представляли академика Д. С. Лихачев, профессора А. Ф. Лосева (хотя и не так широко известного), академика Д. А. Сахарова.

__________________________

Сословность в советский период хотя уничтожалась и преследовалась, но являлась той необходимой основой, на которую только и могла опираться, как на базовую ценность, «народная власть» при проведении самых масштабных своих проектов: индустриализации, коллективизации, военных действий в период Великой Отечественной войны, научно‐технических свершений послевоенного времени, которые вывели страну в космос, дали ее армии атомное оружие. Сложность этого процесса состояла в том, что действовать носителям сословной культуры приходилось в условиях репрессий, очень неустойчивой внутренней политики, постоянного нравственного давления со стороны общества, ориентированного на советские идеалы. Кроме репрессий, т. е. всего комплекса жестких мер, идущих со стороны власти, сословия испытывали давление со стороны внесословных сил: в 1920‐е — середине 1930‐х годов— со стороны так называемого пролетариата, задачей которого было быть бдительным и выявлять чуждые элементы в обществе; а позже, в 1930–1980‐е годы — со стороны появившейся советской интеллигенции. Пролетарский глаз безошибочно определял, кто друг, а кто враг. Вспомним характерную для 1920‐х годов сцену: «Они (дворяне, герои романа И. Головкиной „Побежденные“. — О. К.) только что повернули с Литейного на Пантелеймоновскую, когда высокий сумрачный человек в рабочей куртке и кепке почти столкнулся с ними, смерив их недоброжелательным взглядом, громко сказал: „Аристокрация… Не всех еще перевешали!“… „Шура, что мы ему сделали? Они ведь уже расстреляли наших отцов… Неужели же и наше поколение надо резать и гнать? Неужели мало крови?“ „Это называется классовая борьба, Ася. Мы хотим жить, учиться, быть счастливыми, но мы уже приговорены — вопрос о сроках только. Мы хватаемся, кто за иностранные языки, кто за науку, наша образованность пока еще якорь спасения, но они хотят иметь свои кадры, и когда создадут их — нас, бывших, будут выкорчевывать, как пни в лесу“». Позже, когда созрела советская интеллигенция, важнейшей ее задачей было делать то, что делал в 1920‐е годы бдительный пролетарий, только другими средствами. Примеры П. Д. Корина, которого цепко всю жизнь держал в своих руках М. Горький, и И. С. Глазунова с его куратором С. В. Михалковым — лишь единичные (хотя и характерные) случаи проявления такой тесной опеки. Сословность, выросшая на этнических ценностях и этнической культуре, подвергалась репрессиям как составная часть традиции. Советская власть, проводя национальную политику, дискриминационную по отношению к русским, видела в сословности также проявление русских начал, в силу чего масштабы репрессивных мер и были столь огромны, а итоги этой преступной деятельности — столь трагичны.

Глава седьмая. Пророк и Учитель в советское время (на примере А. И. Солженицына)

Судьба славянофильства в России

Дело «сбережения народа» (термин Солженицына) — дело общее, касающееся всех компетентных сил в обществе, и писательское участие здесь оказывается очень важным. Подлинного писателя, к числу которых и относится Солженицын, к писательскому перу толкает в первую очередь не писательский зуд, не поиск славы и успеха, а желание погрузиться в тайну писательского труда, запечатлеть неуловимые обычному взгляду художественные образы и смыслы, чтобы, в конечном счете, послужить своему народу искомыми трудами. К этому самого Солженицына подтолкнул Л. Н. Толстой, его роман «Война и мир», после прочтения которого подросток почувствовал желание стать писателем[1245]. Причем первым сюжетом, который ему захотелось облечь в художественную форму, была тема революции — не только политического, но и социального, культурного и национального (этнического) катаклизма. Судьбу народа, вовлеченного в водоворот страшных испытаний, нужно было рассмотреть сквозь призму различных общественных коллизий, политических, культурных, национальных сил, которые и подготовили этот гигантский взрыв.

Всё огромное литературное, научное и публицистическое наследие А. И. Солженицына можно разделить, по сути, на три темы: 1) революции; 2) ГУЛАГа; 3) национального вопроса или шире — национальных отношений. И при этом последняя тема имела не только самостоятельное значение, но и пронизывала две первые темы. Этнический вопрос в революции и в лагере был если не стержневым, то, во всяком случае, важным маркером поведенческой идентичности литературных героев. Считая писателя наследником славянофильского направления, в том виде, как оно существовало к 1917 г., мы отдаем себе отчет, что это была сознательная линия постоянного, даже жгучего писательского внимания Солженицына к народу, и в значительной степени к русскому народу. Народолюбие Солженицына было, с одной стороны, данью интеллигентской традиции, привязанной к заботе и опеке над народом, как к нравственному долгу, но, с другой стороны, советский опыт заставлял писателя признавать себя не сторонним наблюдателем, а частью народа, что открывало перед ним дополнительные горизонты — «говорить и действовать от лица самого народа». Вот почему мы вправе считать наследие этого писателя и мыслителя не только плодом умозрительного творчества, но и некоей особой жизненной практикой, которую прошел в качестве испытания не просто конкретный человек по имени Солженицын, но яркий представитель русского народа, русской культуры и традиции.

Вопрос о сбережении народа для самого А. И. Солженицына был сопряжен со всем спектром проблем, вплоть до демографической, касающейся лично самого писателя. Вот эта сознательная нацеленность на практический результат и заставляла его не довольствоваться тихой жизнью беллетриста, но везде и всюду искать пути выхода из кризиса, в который попадал сам Солженицын и в котором находился русский народ. Как будет показано ниже, писателю приходилось не просто многое учитывать, чтобы прийти к успеху, достичь необходимого результата, но и идти на определенные компромиссы. Но компромиссы эти являлись для Солженицына не компромиссами с совестью, а скорее компромиссами ума, рассудка, когда ум попадал в логическое противоречие, которое можно было преодолеть, лишь разрубив гордиев узел. Гордиевым узлом в данном случае для писателя