Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

Шопенгауэр больше ценил именно инструментальную музыку, вопреки, кстати, своим любимым индусам. Они-то считали божественной музыкой природную музыку, то есть голос, пение. А инструментальную ставили ниже, она уже сделанная, придуманная. Но философ еще вот что отмечал: если музыка слишком покорно спешит за словами, приноравливается к событиям, она предает себя, изменяет родному языку. Вагнер и не гнался за событиями современной жизни. «Кольцо нибелунга» — глубоко древнее.

Соломоныч поинтересовался, что сегодня будет, кто: Вагнер или Скрябин? Федька объяснил, что Вагнер оказал значительное влияние на Скрябина. Риточка, строя глазки, спросила, чем вообще занимается Федор? Узнав, что он переводчик с немецкого, подивилась: а я уж подумала — начинающий композитор.

«У хорошего переводчика музыкальный слух», — заявил Генка.

Генка живчик. Встретишь где-нибудь на Красной площади, решишь, что гость из далекого Китая. Все-таки ветры, что он ловит, сидя на склонах зайсанских сопок, его преображают. Да еще язык. И переводы «Путешествия на Запад».

Да еще он вырядился соответственно: пиджак песочного цвета в клетку, красная рубашка, какие-то зеленые брюки, и поэтический цветной платок в горошек на шее, как у Вознесенского. Это ему комплимент отвесила Риточка: мол, вы похожи на поэта Андрея Вознесенского. И тот тут же прочитал по-китайски стих, а потом перевел:

Так неприметен он и мал,

Почти невидимый сверчок,

Но трогает сердца людей

Его печальный голосок…[449]

Дальше не помню точно: там он в траве звенит, под кроватью, и про слезы героя, который вдали от родины и жены. Стих Ду Фу. И Генка скромно так, мол, я и есть сверчок. А Риточка: где вы живете вдали от родины? Генка: в Китае. Тут уже я не вытерпела и одернула его. А он: сердцем я там с пеленок. Тут Зинаида Владимировна вспомнила ученого орнитолога из Китая, приезжавшего в академию в далекие годы советско-китайской дружбы и так захватывающе рассказывавшего о тамошних лесах и долах, а главное — о птицах, что всем студентам страшно захотелось туда.

А вас на далекой родине ожидает женушка, бедняжка, продолжала Риточка заигрывать с нашим Сунь Укунчиком. Тот, конечно, сразу гоголем: свободен как ветер! И тут же снова продекламировал не знаю чьи строчки:

И гармония будет пищей

Одинокому журавлю небес[450].

Он весьма пришелся по сердцу Зинаиде Владимировне. Но Риточка, та нарочно с ним заигрывала, сама-то зыркала на величавого нашего Коня.

Сунь Укун, Конь, Сюань-цзан, только Ша Сэна и не хватало. И наш Бацзе… на колеснице…

Продолжение спектакля. В театре шум, сияние, все нарядные, с блестящими глазами, благоухающие — кто Францией, кто Египтом, кто Англией или Испанией; а кто-то и «Красной Москвой». На нас смотрят, но останавливают взгляды на Соломоныче с его бакенбардами, шнобелем, а главное, на его смокинге. В таких же мы увидели мужчин только уже на сцене. Поэтому я тысячу раз поблагодарила Соломоныча, что он избавлял Стаса от любопытствующих взглядов. Хотя он-то никого и ничего не замечал… Правда, и Генка в своем опереточном прикиде привлекал внимание. Он так и увивался вокруг Риточки. Соломоныч сопел. И впрямь какой-то карнавал.

Я тебе, Ша Сэн, все честно описываю. Хотелось бы писать, как говорится, вдохновенно, а получается — просто честно.

На маму Стаса я старалась вообще не смотреть. Да и на Стаса. Боялась сглазить, что ли. Тут поневоле станешь и суеверной, и религиозной. Ушацъ борони нас.

Интересно, Скрябин был христианин или кто? Его «Мистерия» окрашена, как я поняла, индийскими воззрениями. Или какими? Вот «Прометей» — название-то отсылает к Греции, а по сути?.. По сути — какой-то космический ветер. И, пожалуй, океан, тоже где-то в пространствах Вселенной.

Но — по порядку. А то слишком возвышенно что-то получается.

Да все так и было, смесь того и другого. Высокой атмосферы, так сказать, и… и красной рубашки Генки, и его лукавых цыганских глаз. Там, кстати, и персоны творцов представлены. Портреты композиторов в зале, по обеим сторонам висят.

Федька мне сразу шепнул: «Гляди!» Смотрю — дядька в берете с выразительным профилем, Вагнер… А где же Скрябин? Стала искать — не нашла. Там Чайковский, Моцарт, Глинка, алкаш Мусоргский, а Скрябина не видно. Какая несправедливость. «Где же Скрябин?» — спрашиваю у нашего музыковеда. «Скрябин витает в воздухе», — отвечает тот невозмутимо. Нет, есть в нем какая-то такая порода… В дядьку пошел. Помяни мое слово, быть ему дипломатом. Ну или директором филармонии. А может, диктором музыкальной программы, дикция у него отличная. Говорит этак с легкой ленцой, но очень внятно и выразительно.

Стас…

На Стасе джемпер и новые брюки, старый серый довоенный костюм уже не налез.

И вдруг мне все это, вся затея показалась таким бредом!.. Я чуть не взвыла. Но Генка подмигивает, улыбается, отпускает какие-то дзенские шуточки. Вот без него все провалилось бы. Ну то есть я бы просто места себе не находила бы. Да и Федька — большой, солидный, невозмутимый, как слон. Предложил всем отправиться в буфет. Но только рыженькая Риточка и согласилась, и они ушли. А вернулись с прохладительными напитками. У Светланы Михайловны и вправду лицо пылает. На нее больно было смотреть. Я все и отводила глаза.

И внезапно, внезапно мне и вообразилось, что мы где-то в пути остановились — по дороге в Индию, к Гималаям, отдыхаем. Генка, кстати, о Гималаях и завел речь. Мы это еще в письмах обсуждали, ну поход этот наш музыкальный. И вот он о Сюань-цзане начал рассказывать, как тот тоже шел-шел через Азию, пришел в Индию и узрел Гималаи, Хималаи, как говорили тогда. Все слушали с интересом. Соломоныч удивился, что монах семнадцать лет бродил за книгами. Значит, китайцев тоже можно назвать людьми книги. «Да, мы, русские, самая читающая нация в мире», — тут же подхватила простодушная Риточка. Соломоныч повел в ее сторону шнобелем, поправил лацканы смокинга и заметил, что изначально так именовали совсем другую нацию. Та: какую? Он: библейскую. Ну у нее хватило такта не уточнять дальше.

Первый звонок. А мы уже и так давно на месте. Ждем, смотрим по сторонам, иногда я взглядываю на Стаса. Лицо его как облако. И сам он мне вдруг представился облаком, на которое напялили темно-голубой джемпер, темно-серые брюки, туфли. Мы его пичкаем едой, питьем, лекарствами… А чего надо облаку?

«И что же с ним было потом?» — спросил Соломоныч. Сунь Укун отвечал, что император его простил за самовольный уход, встречался