Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

раздвинул листву и узрел голого, сморщенного лысого человека, сидевшего на скале. Он был похож на обезьяну. Но это он и был источником пения. У меня закружилась голова. Может, это сам Нарада возродился в столь жалком обличье? На его голос летели пчелы, я это видел. Они вились в столбе его пения. И этот столб сверкал серебром крыльев, а пчелы казались капельками меда. И я вышел из зарослей, исхудавший полуолень-получеловек, приблизился к скале и, встав на колени, склонил голову и вытянул руки со сложенными ладонями. Но он пел, словно не замечая меня. И тогда я поднялся и полез вверх. Меня охватило безумное желание стать шмелем… Камень выскользнул из-под моей ноги, и я рухнул вниз…

Я потерял сознание. И сколько пребывал в таком состоянии, не ведаю. Меня принесли к себе отшельники. Открыв глаза, я увидел совсем других людей. Это были йогины нада, йогины звука. И тот человек, певший на скале, оказался наставником.

Когда за мной пришли мои оленные люди, я попросил одного йогина сказать, что оставляю их и остаюсь здесь. «Почему ты думаешь, что мы примем тебя?» — удивился он. А я в ответ просто издал округлый чистый прекрасный свист оленя. Йогин позвал наставника. Тот тоже послушал и беззубо широко улыбнулся.

Мои оленные люди, опечаленные, ушли дальше. «Он попал в ловушку!» — крикнул на прощанье один из них.

Но именно этого я и хотел, искал — йогу звука.

Артхапати, тот лысый большеротый человек стал и моим наставником.

Он объяснил, что у каждого из нас есть артерия сушумна, она — канал для праны. Пранаяма — метод дыхания и задержания дыхания. Надо следить, как по ней поднимается воздух, мысленно произнося ом, — так достигается обособление. А заткнув большими пальцами уши, можно услышать звук в середине сердца и затем акаши. Погрузившись в акашу, можно взойти к не-звуку непроявленного Брахмана. И так обретается свобода и знание всех звуков.

Но это на словах все легко и просто.

На самом деле для овладения этим искусством требуются месяцы и месяцы упорных медитаций.

Умение различать оттенки речи, песни, звучания предметов; умение слышать звук мыслей, видеть звук.

Путь звука должен привести к самому началу всего. Ведь в самом начале было дыхание, а дыхание — уже звук, и звук превращается в слово.

И сами боги возникают из звука: Брахма, Вишну, Махешвара.

Первые люди, люди древности только пели. Они не знали слов, но умели произносить звуки. И окраска того или иного звука одного сообщала другим что-то.

Надо было стать слухом и двинуться в акаше в те времена, чтобы познать песни древних людей, чистые и прекрасные, как звезды, как ветер.

Но акаша, ее звучание недоступно обычному слуху. Звук ее не проявлен.

Огонь в человеке, соединяясь с праной, может дать высший звук — нада. И его следует удержать.

Удержи ветер!

И он увлечет тебя в непроявленное, к древним песням. Или к песням будущего.

Ведь время звучит, как акаша. Необходимо лишь настроить свой слух. И дыхание, чтобы овладеть ветром. Его надо уметь останавливать, и это называется кевала-кумбхака. Так обретается власть в трех мирах, способность подниматься в воздух и прозревать будущее и даже проникать туда.

Первослог ом должен предстать птицей, одно крыло которой звук «а», второе «м», а тело — средний звук «у»[447].

И вскоре звуки будут внутри, и ничто снаружи не проникнет, чтобы нарушить их. И тогда наступит турия. Сначала звуки будут грубы, как шум океана, потом, как грохот барабана, но затем истончатся, превратившись в звуки ви́ны, флейты, пчелы.

И произойдет единение с Парабрахманом[448], и тело станет как дерево посреди звучащей Вселенной.

После долгих упражнений под водительством Артхапати моему слуху однажды открылось древнее время. Я услышал песни древних людей.

И мне захотелось услышать первое слово. Ведь когда-то оно было произнесено. «Это пробужденное сознание, — сказал Артхапати. — Стремление к выражению себя. Тут-то и возникает речь. Точнее, пока только образ слова. И он уже звучит в сознании. Но когда это пробуждение и стремление выльется в звучащее слово, будет ли оно чистым и точным?» Помолчав, Артхапати спросил, что я могу ответить?

И я ответил, что думаю о точности и чистоте сказанного им. И он улыбнулся. И сказал, что когда я не буду так думать, а просто сумею раствориться в сказанном, то все пойму.

И на этом прекратилось мое обучение у Артхапати, ибо он умер. Или превратился в звук и устремился в акаше к будущему перерождению? Я не знаю. Дальнейшее пребывание у йогинов звука стало тяготить меня… Почему? Я снова испытывал неодолимое желание играть на ви́не. А все йогины давно преодолели этот искус и если и играли, то на воображаемых инструментах. Я же уходил подальше, доставал вырезанную из бамбука флейту и тихонько играл, пока один из них не наткнулся на меня… Это вызвало насмешки и порицания.

И я покинул ту обитель и вернулся к людям, в царство Дравиды, в многохлебную столицу его Канчипуру. И моя музыка приносила мне деньги и признание. Я чувствовал великую благодарность Артхапати, у которого научился многому: видеть цвет звуков, слышать древние песни — те песни я и перекладывал на музыку, и она завораживала брахманов и кшатриев, вайшьев и шудр, всех. Тамильский язык певуч, как написано в тамильском трактате Ирайянара «Музыкальная грамматика», тамильский язык трех разновидностей: естественный, или язык поэзии, музыкальный и грамматический. И есть книги, сочетающие все три. И поэзия такова, что она наполняет музыкой читающего. То, что в поэме не читается, должно петься. Чем древнее тексты, тем меньше там слов, а больше пения и игры. И тамошние поэты приходили ко мне с просьбой насытить их сердца древней музыкой, чтобы потом они могли выразить это в слове. Один из них хотел отдать за меня свою сестру, несмотря на то что она и он, они были вайшьями. Но более того: в меня влюбилась дочь кшатрия, военачальника.

Я мог торжествовать. Мой дом был полной чашей, вокруг зеленел тенистый сад с цветами.

Однажды на празднестве, когда дворцовые музыканты, уже под моим управлением, исполняли торжественную музыку, а певцы и певицы пели, чаруя толпу в нарядных одеяниях, украшенную цветами, я заметил среди людей берестяные одежды и встретился взглядом с лесными глазами… В глазах этого человека, пришельца, читалась насмешка. И в то же время они были необыкновенно ясны. Мне доводилось заглядывать в непроходимых горных чащобах в каменные чаши родников, в которых никогда не