Читать интересную книгу "Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко"

примитивно и живет в безнравственном мире. И тут же писатель берется обелять вождей революции, которых, по его словам, многие пытаются обвинять в зверствах. Они — личности и уже поэтому они не могут быть зверями. На них клевещут политические противники или просто «добросовестно заблуждающиеся люди». А те из политиков, кто действительно проявляет особую жестокость, те «подстраиваются под народ», под его вкусы и интересы «первобытных людей». Нынешние вожди революции — это жертвы, по Горькому, своей любви к народу, «ленивому, нерадивому, безталанно лежащему на своей земле». Крестьяне пожирают драгоценную революционную энергию, и революция может захлебнуться в этом море косности; но «ценою гибели интеллигенции и рабочего класса русское крестьянство ожило». Далее Горький рисует следующие библейские перспективы: после 40 лет блуждания по пустыне народ, который освободили из египетского рабства, потеряет все «полудикое, глупое, тяжелое» и вырастит в себе «грамотных, разумных, бодрых людей». Но и здесь Горький пессимистичен: «Это будет не очень милый и симпатичный русский народ (т. е. перевоспитать до конца его не удастся. — О. К.), но это будет, наконец, деловой народ, недоверчивый и равнодушный ко всему, что не имеет прямого отношения к его потребностям. У него разовьется хорошая историческая память… и он станет относиться довольно недоверчиво, если не прямо враждебно к интеллигенту и рабочему, возбудителям различных беспорядков и мятежей»[1186].

Такая категоричная позиция, где аксиомой является вывод о невозможности перевоспитать, переделать народ, а лишь — особыми способами приспособить его к задачам строительства нового общества, во многом объясняет, почему, например, Горький поддерживает строительство Беломорканала силами репрессированных людей или пропагандирует трудколонии ОГПУ[1187]. Солженицын так пишет о лагерных заслугах Горького: «Так попадают плевелы в жатву славы. Но плевелы ли? Ведь нет же лагерей пушкинских, гоголевских, толстовских — а горьковские есть, да какое гнездо! А еще отдельно каторжный прииск „имени Максима Горького“ (40 км от Эльгена!)»[1188]. Советская власть, по мнению Горького, благодаря лагерям нашла необходимую форму воздействия на мелкособственническую крестьянскую стихию. Крестьяне не враги, которых нужно уничтожать физически (хотя среди них есть враги — кулаки), но «люди, испорченные буржуазным строем прежней России». Их можно перевоспитывать через труд. И Горький рисует благостную картину трудовой колонии ОГПУ в Кизеловском районе, которую создали «добрые люди» Генрих Ягода, Матвей Погребинских и А. Шанин. Люди в колониях имеют работу, зарплату, обычную для рабочего, пользуются страховкой, как свободные люди, у детей есть ясли, детские сады, можно участвовать в общественной работе. Делается вывод: «Мы недооцениваем глубочайшее значение трудколоний, организованных коллегией ОГПУ… Этот опыт трудовых колоний для социально опасных заслуживает глубочайшего внимания и специального изучения, а организаторы его — величайших похвал со стороны советской власти и общественности»[1189].

В советской стране, где слово «народ» пользовалось всеобщим уважением, Горький не мог открыто, как в Берлине, негативно отзываться о народе и поэтому публичным олицетворением его ненависти к России становится понятие «мещанин», некий обобщенный буржуазный тип, индивидуалист, но при этом — человек «класса», «расы» и «нации» (этноса). Скорее даже это не человек, а набор характеристик. Горький воюет со всем традиционным, испытывающим влияние традиции; со «стареньким дедушкой», который связан с прошлым и потому он враг[1190]; воюет с бабушкой, которая любит внука[1191], приветствует девочку, которая обличает отца за то, что женился на маме в 40 лет, а не в 27, и поэтому девочка родилась больная туберкулезом; воюет с мещанством, собирательным образом прошлого России. Каким‐то непостижимым образом многомиллионное «мелкобуржуазное», пронизанное мещанскими чувствами и интересами русское крестьянство становится у него «служителем индивидуализму». То есть внутри себя оно живет как отдельные атомы, думает только о своих интересах, наслаждается сугубо плотской жизнью, стоит на коленях перед собственником и капиталистом. В 1929 г. Горький пишет: «Еще вчера мы тоже, как ныне европейцы, были мещанами, не менее противными, чем любой европейский мещанин, да и сегодня остаемся в большинстве таковыми же. Но мы начинаем хорошо понимать, что мещанство — позор и несчастье мира, и мы уже не закрываем глаза на тот факт, что социализм у нас строится все еще индивидуалистами в окружении 125 миллионов древних индивидуалистов от земли… Сейчас главная задача — уничтожить человека расы, нации, класса и создать Человека Человечества» [1192].

Итак, для Горького мещанин — это полный антипод подлинно советского человека, оторванного от прошлого, не связанного ни с верой (религией), ни с этничностью (национальностью), ни с принадлежностью к определенной расовой ветви, человека без корней и без традиционных признаков вообще. Мещане могут притворяться советскими людьми, т. е. могут мимикрировать, могут проникать даже в среду коммунистов, «защищая свое „я“ силою хитрости, лицемерия, лжи. Они сознательно и бессознательно саботируют, лентяйничают, шкурничают, из их среды выходят бракоделы, вредители, шпионы и предатели»[1193]. В то время (а это 1933 г.) как политическое руководство СССР обнаруживало (и истребляло) врагов строя то «справа», то «слева», Горький находит обобщенного врага и предлагает взглянуть на него непредвзято, со всей строгостью.

Выступления (а их было несколько) Максима Горького на Первом всесоюзном съезде советских писателей в августе 1934 г. венчают его программу создания новой идеологии в писательской и в целом в художественной среде. На открытии съезда Горький говорит о противостоянии буржуазного озверения и одичания советскому пролетарскому гуманизму. Причем в основе западного негатива лежит комплекс нравственных отклонений, «уродств»: «зависть, жадность, пошлость, глупость». В основном докладе, призванном в первую очередь подавить писательскую аудиторию эрудицией и фундаментальностью горьковских литературных знаний, расставляются и главные идейные акценты. Сквозная историческая ретроспектива прошла по всему накопленному человечеством литературному потенциалу, чтобы раскрыть перед писателями (а их было в стране уже 1500) смысл классовой борьбы в области художественного творчества и показать, что эта сфера жизнедеятельности стояла не в стороне от столбовой дороги, где происходила борьба лучших людей за счастливое будущее. Особо Горький останавливается на русской литературе, и здесь основным обвиняемым становится Ф. М. Достоевский, бесспорный гений, но как «личность», как «судья мира» выступавший в роли «средневекового инквизитора». Именно Достоевский, по мысли Горького, сумел отвратить русскую интеллигенцию от революции и поставить ее на защиту «буржуазного порядка». Благодаря Достоевскому русская интеллигенция пришла к революции 1917 г. неготовой и даже антиреволюционной: «Время с 1907 по 1917 г. — пропаганда консервативных идей западной буржуазии. Это десятилетие бесстыдства и позора интеллигенции». Но на этом отрицательная роль Достоевского не заканчивается. Он, по мысли Горького, ответственен и за идейные процессы, происходившие в западной литературе и философии. Достоевский повлиял на Ницше, а Ницше сформировал фашистскую идеологию[1194].

Горький предлагает советским писателям