Читать интересную книгу "Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко"

время по его инициативе устанавливается твердый порядок при распределении порций на нормированные продукты, что сразу позитивно сказывается на общей атмосфере. Он защищает слабых ребят, малоприспособленных к новым условиям жизни. С ним интересно, когда он рассказывает сюжеты из истории и литературы. В письме к отцу он отмечает без всякого хвастовства: «Вообще я держу ребят в своих руках». Большая часть курсантов — деревенские парнишки с 7‐8 классным обучением. Сложнее будет Николаю, когда в училище сменится состав и на смену молодежи придут взрослые 30‐летние мужчины. Здесь юноше едва стало хватать сил самому держаться в рамках приличия. В душе его все более зреет желание стать после войны не узким техническим специалистом, а духовным воспитателем душ людей — священником или монахом, пойти, как он пишет, «по дивеевскому пути».

Принятие присяги стало для Николая Пестова не просто праздником, а произнесением «обета перед Богом и Родиной», «священным актом совести и всего, что было для него Святого». Он писал отцу, что принял присягу «на верность русскому народу». В училище Николай впервые услышал много неприязненных слов об интеллигенции. Рассуждая на эту тему, он так объясняет эту народную правду. Интеллигенция состоит из административной и научной части. Первые мало трудятся и потому заслуженно вызывают к себе неприязнь, хотя народ привычно округляет и оценивает негативно всех за одно.

Став офицером — лейтенантом — Николай Пестов еще тверже стал проводить в жизнь те принципы, которые традиционно сопрягали звание офицера с понятиями «чести», «долга», «достоинства». Он ведет себя на улице как русский офицер‐дворянин, осознавая данные ему права не только защищать, но и опекать обычных граждан. Однажды ему пришлось сдерживать натиск толпы, которая рвалась к стоп‐крану в поезде. Он один кинулся защищать порядок, крикнув: «Назад — вы имеете дело с офицером». Уходя на передовую 19‐летним юношей, он твердо осознавал, что идет на смерть ради своего народа и своей Родины. Он говорил, что не испытывает ненависти к немцам (!), но свой долг защиты страны он исполнит. В короткий промежуток времени, после прибытия на фронт Николай Пестов совершил подвиг — вынес под пулями раненого старшего товарища, потом был ранен в бою, но остался корректировать огонь батареи, где и получил смертельное ранение.

Безусловно, Николай Пестов, если бы остался жив, стал бы священником или монахом (о чем он писал в письмах), епископом, но в любом случае он отпустил бы свою интеллигентность в свободное плавание, и на новом месте дал бы ей достойное применение, растворил бы ее в том практическом деле, в котором его страна и народ наиболее нуждались в данный момент. В этом контексте перед нами яркий пример преображения русского интеллигента в образ реального народолюбца, реального, а не умозрительного, в роли идеологического работника. Любовь к своему народу не сопровождается здесь тайным презрением к нему, а скорее жалостью, сочувствием и желанием помочь. Да и к врагу Отечества лейтенант Николай Пестов относится без ненависти, любя в немце‐противнике по‐христиански человека, но ненавидя в нем зло и грех — фашизм.

О проблеме интеллигенции, ее роли в новой, советской России, много размышляли русские эмигранты‐философы. Такой яркий мыслитель, как философ‐эмигрант Г. П. Федотов, большое внимание в размышлениях об интеллигенции уделяет понятию «среда». Он рассуждал (конец 1930‐х годов) о том, что в дореволюционной России «кухаркин сын» мог овладеть культурой, мог стать подлинно культурным человеком, а в советской России это было исключено, поскольку исчезла среда, могущая «отесать юного варвара»[1174]. При этом философ считает, что советская интеллигенция способна к перерождению. Речь идет о возвращении к уровню «элиты» — «духовной аристократии». Пока еще, считает он (речь идет о конце 1930‐х годов), эта группа «рассеяна, придавлена, измучена, лишена корпоративного сознания. Но она не только существует, она способна расти»[1175]. Новая элита должна стать «культурной силой», взамен «цивилизационной», и в этом разделении двух сил обнаруживается понимание «культуры» и «цивилизации». «Культура построена на примате философско‐эстетических, а цивилизация — научно‐технических элементов». Конечно, здесь нет и речи о возвращении к дворянским и сословным ценностям, эта проблема для философа просто не стоит; все сводится к борьбе двух начал внутри лагеря интеллигенции. «Культурная интеллигенция» — «этот разрушенный революцией культурный слой», который был способен «передвинуть центр интересов с вопросов техники к вопросам духа». В основе дореволюционного культурного слоя находилось дворянство, но оно было уничтожено интеллигенцией, по мысли философа, ради соединения с народом. Таким образом, дорога к народу была открыта, но не стало культурного слоя, который раньше мог осуществлять задачу культурного просвещения народа. Советская Россия должна постепенно решать эту задачу, но неизвестно, будет ли она это делать. При этом автор ставит перед собой вопрос: а не погрешает ли он перед русской интеллигенцией, говоря о необходимости вставания советской элиты «на новый культурно‐аристократический путь»? И отвечает на него: «погрешает». И, тем не менее, он это делает и ставит все указанные неудобные вопросы перед советским правительством. Из интеллигентской любви к народу. Однако эти рассуждения оказались, в значительной степени утопией, потому что русская интеллигенция после Великой Отечественной войны, хотя и в некоторой своей части радикально рассталась с интеллигентским статусом, уйдя в «сословное служение» на священническом и монашеском поприще, но большая ее часть продолжила свой путь, как было отмечено нами выше, пребывая в антиномии любви/ненависти к народу и правительству.

Один из сложнейших вопросов: почему советская власть в принципе не отказалась от такой социальной группы, как интеллигенция? Скорее всего, это произошло потому, что партия, как своего рода авангард, элита общества, была все же не социальной, а политической структурой, хотя и являющейся «умом, честью и совестью», т. е. заменяющей в совокупности и дворянство, и купечество, и священство. С интеллигенцией большевики все же ощущали свою связь и родство; интеллигенция могла рассматриваться ими как делегат, представитель партии в социальной сфере. По этой причине, хотя с интеллигенцией боролись, но боролись мягко, не как с классовым врагом, а как с близким родственником, который хотя и плохо поступает, но он свой, и возможно, его дети и племянники станут лучше, будут другими. Вот почему, как нам видится, большевики взялись растить новую интеллигенцию, родную советской власти, чтобы у нее была интеллигентность, но без критического настроя к власти. На наш взгляд, эта задача была выполнена: новая советская интеллигенция, призванная заменить всех прежних учителей народа — дворянство и священство, появилась. Но она была другой, другим у нее было само чувство интеллигентности — чувство социальной совести, ответственности за порученное дело. У прежней интеллигенции совесть, как