Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

очутиться… — пробормотал Джанги хрипло и замолчал.

— Где? — спросил Хайя.

Но Джанги махнул рукой и ничего не ответил.

Миновав горы, мы пришли в самое сердце страны Магадхи — в город Кушагарапура — Город превосходного тростника, или, как его называют теперь, Раджагриха. Тростника здесь и впрямь изобилие, и он имеет сильный запах; но с этим запахом соперничает аромат деревьев канака с золотистыми цветами, растущих вдоль улиц и дорог этого славного города.

— Мы вступили в страну ароматов, — провозгласил Джанги, — клянусь… — Но тут он умолк, видимо, не позабыв поучения того монаха.

— По-моему, вся Индия такова, — отвечал ему я.

Как раз за северными воротами города место, где пьяный слон чуть не растоптал Будду. Ступа так и называется Укрощение Слона.

Между горами и городом есть Сад Дживаки, врачевателя, который взрастил сад для Будды, и тот пребывал здесь и проповедовал; а сейчас там лишь заросли да пни, а от древнего колодца остались лишь руины.

И наконец мы узрели знаменитую Гору Коршуна. Над ней действительно парят черные и красные коршуны. И кричат пронзительно.

— Этот крик! — воскликнул Джанги. — Еще немного — и мой второй глаз прозреет!

И он озирал с жадностью кружащихся в небе птиц.

— Смотри, — предупредил его Хайя, — здесь Мара обернулся коршуном, чтобы помешать созерцательному сосредоточению Ананды.

А каменная вершина горы играет разными красками, отражая цвет небес, будто отполированное зеркало. Рядом с ней стоит вихара, там подолгу живал Будда. И эта вершина как перст, указующий в небеса. Видели мы и тот валун, что Дэвадатта сбросил на Будду в стремлении его погубить.

Среди окружающих город гор есть долина Пятисот Родников; правда, сейчас родников уже не так много, но они, холодные и теплые, всё так же целебны, как и встарь, и паломники со всего мира стекаются сюда, чтобы обрести исцеление; и ручьи всюду журчат, переливаясь на солнце, играя, и блики воды оживляют каменные фигурки слонов, драконов, львов, которых здесь множество; множество и отшельников; и все приходящие сюда норовят наступить на следы святых, чтобы избавиться от тягостных и страшных воспоминаний.

— Как это просто они хотят сделать, — проговорил Джанги, качая головой. — Ни к чему дисциплина, чтение мантр и сутр, пранаяма, йога… Учитель, много у тебя таких воспоминаний?

Что я мог ему ответить? Разве есть хотя бы один человек без подобного груза? К середине жизненного пути каждый из нас похож на ослика, несущего в переметных сумах камни — кто больше, кто меньше. И порой эти камни вдруг делаются огненными и прожигают насквозь. Кем бы ты ни был — вельможей, царем, мужчиной, женщиной, нищим, монахом, воином, ученым или поэтом, — груз висит, давит на шею, на бока. Но если монах или праведник стараются хотя бы не увеличивать его, глупцы и алчные только и делают, что набивают мешки златом, сребром, но нет, все их золото, все их дела оборачиваются камнями. В камни превращаются наши злобные мысли, речи, деяния. Но и весь мир так устроен, что с отрочества каждый начинает ходить на четвереньках с этой поклажей, да так, вырастая, и не выпрямляет больше хребет. Если, конечно, его сердца не коснется звук или слово, искра или капля, заставляющие глядеть ввысь. Этому учат наставники разных вер. И это — главное: смотреть вверх и идти поперек человеческой участи.

Подумав, я обо всем этом и сказал. И Джанги слушал, прикрыв свой глаз. А Хайя ухаживал за конем и верблюдом. Когда я закончил, Джанги попенял ему, что он пропустил эту проповедь.

— Бэйхай, — возразил я, — наслушался этих речей, пока мы блуждали вдвоем в пустынях и лесах, и теперь передает их безмолвно.

Хайя тряхнул головой и сам был похож на коня.

За теплыми родниками на склоне горы стоит древняя замшелая башня Пиппала, в ней живал Татхагата, а потом пребывали в аскезе многие бхикшу, но иногда там являются тени льва или дракона, и увидевшему их грозит помешательство. Когда-то там предавался созерцанию один бхикшу, и ему явилась дева с просьбой не распевать громко мантры, ибо они проникают глубоко в землю и беспокоят ее род.

Недалеко от северных ворот города шумела под ветром Бамбуковая Роща Каранды, купца, подарившего ее сперва иноверцам, а потом Татхагате. И тот принял этот передаренный дар.

— О чем она шумит? — вопросил Джанги, оглядывая своим единственным зрячим глазом качающиеся макушки.

— О силе сангхи, — отвечал Хайя.

— И о том, как все неоднозначно и противоречиво, — добавил я.

— Не слишком ли охотно принимал Татхагата дарения разных людей? — не унимался Джанги. — Ведь говорят, Амра была блудницей, а многие вельможи и цари, купцы жадные и грубые люди, иные и человекоубийцы.

— У нас в Поднебесной в монастырях для воды применяют фильтр. И однажды грозный воитель ворвался в обитель с воинами в доспехах, забрызганных еще кровью недавней схватки, и подступил прямо к монаху Хуэй-чи, стоявшему возле умывальни, тогда как остальные монахи, трепеща от ужаса, разбежались. И что же сделал Хуэй-чи? — И тут я тоже поднял руку и щелкнул пальцами, как и тот монах больше двухсот лет назад. — Щелкнул и указал на воду, очищенную от тварей. Воитель был ошеломлен смелостью, дерзостью и мудростью монаха. И тут же ушел, сказав своим людям, что это поистине великий человек. Если монах великий человек, то что же говорить о Будде?

— Он — великий Фильтр! — тут же воскликнул Джанги.

— Путах паванах! Мешок очищающий! Вот и все, что нам нужно, люди. Путах паванах!

В шести ли от Бамбуковой Рощи Каранды есть южная гора, на ней Кашьяпа созвал собор для составления Трипитаки[412] после ниббаны Будды.

А узнал о ниббане он так: шел с учениками и повстречал брахмана, несущего цветок, — он узрел этот цветок, будто некий огонек в роще. Спросил у брахмана, откуда он идет и несет этот цветок. И тот отвечал, что получил его там, где уже собрались монахи, ученики, мудрецы для свершения приношений даров Будде, вступившему в ниббану.

Услыхав об этом, я сказал себе, что надо запомнить этот случай и рассказать о нем Шаоми, чтобы тот запечатлел эту встречу тушью на шелке.

…И вот я здесь, в Чанъани, а где Шаоми?.. — в который уже раз спросил я, перестав вспоминать путь в Индии. Может быть, прибегнуть к тому, чему выучил меня йогин Кесара? И отправить зимородка навстречу каравану из северных земель.

Так раздумывал я.

Оставалось поудобнее усесться, наладить дыхание — и погрузиться в сосредоточение. Главное, чтобы мой зимородок ни на что не отвлекался, перехватывая на лету сторонние дхармы и тем более дхармы еще не существующие, дхармы