Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

Джанги. — Нет.

— Не будь этой джатаки, — отвечал я, — лес сей померк бы.

И мы переправились через другую реку, Мохэ, и нашли в лесу каменный столб, тут совершенствовался иноверец Удра Рамапура, царь весьма его почитал, приглашал к трапезам во дворце и сам ухаживал за ним. А однажды уехал и оставил дочку вместо себя, наказав привечать мудреца, тот явился, сел за яства и случайно коснулся руки девичьей — и загорелся яростным желанием, насилу вернулся в свое уединение и, предаваясь созерцанию, потерпел неудачу, а потом и вовсе поклялся переродиться зверем, дикой кошкой с птичьими крыльями, и пожрать всех тварей в лесу, что с ним и приключилось через 80 000 кальп.

И в этом лесу нам было не по себе, так и мерещилась эта гибкая хищная крылатая кошка со стекающей по клыкам кровью. И это был лучший образ алчбы.

А посредине другого леса высится диковинная гора Куккутапада, Петушиная Нога, вся в пиках, скалах, с пропастями и головокружительными водопадами, которые так буйно бьются, что всегда над горой восходят туманы, и кажется, по ним легко вскарабкаться на небеса. Когда ветер Будды угасал, он передал свою золотом шитую кашаю ученику Кашьяпе, и тот хранил реликвию и всячески распространял Дхарму, но в конце концов пресытился пребыванием в сансаре и явился сюда, чтобы оборвать свой круг ветра, что и свершилось, когда он встал среди скал и распахнул золотую кашаю, и каменные перья обрушились и разорвали этот круг, так Кашьяпа достиг безветрия.

Нам говорили, что на горе есть ступа и по ночам от нее исходит свет. Мы ночевали у подножия этой горы, но так ничего и не увидели из-за густого тумана, зато продрогли; утром все наши покрывала и кашаи, а также безропотные, с поклажей, верблюд и конь были в холодной росе. Но затем нам было явлено удивительное зрелище. Проглянувшее солнце превратило лес в золотую кашаю. Каждая ветка дерева, каждый листок, на котором повисли капли росы, сияли. Даже ресницы Бэйхая и уши верблюда переливались золотом. Так что Хайя, не любивший иметь дело с безымянными конями и верблюдами или даже ослами, дал ему прозвище: Золотые Уши.

— Это знак, — заявил Джанги. — В будущем, как говорят, здесь произойдет окончательное избавление гордецов, последней толпы заблуждающихся, которых приведет сюда Будда. И вот наш верблюд обрел здесь имя. Но теперь, Хайя, следи за ним в оба, а то ведь позарятся на имя.

— Украдут имя? — тут же уточнил Хайя.

Джанги вздохнул.

— Каких только имен у меня не было. В детстве на моем острове мама звала меня Дивный. — Джанги усмехнулся. — Но вообще — Яро, что значит Сын. Потом меня звали Трубач, из-за способности трубить в раковину. Позже мне дали имя Щербатый, затем — Одноглазый. Наконец — Айдхабхарт аджмасья, Воин пути. А также — Посох и Джанги. А… где же я? Кто на самом деле? Читта, сознание, заключенное в эту шкуру, в эти кости. — Джанги погладил себя по черной голове, похлопал пятерней по плечу, коленям. — И сознание зависит именно от кожи, костей, черепа. У одноглазого — одноглазое сознание. У хромого — хромое. Но в том и наше преимущество, что мы возгоняем замутненное сознание до чистого. Как то и произошло с Татхагатой под древом бодхи. Его сознание было вишуддха — очищенное. Верно, учитель? — обратился он ко мне. — Каково в тот миг было его имя? Сиддхартха Гаутама Шакьямуни?

И я отвечал:

— Сознание созерцало сознание. Читта-матра, только-сознание, вот что это было. Свет бодхи хлынул и обрушился на него, наполнив до краев алая-виджняну, сознание-сокровищницу, полную семян пристрастий, и семена прокалились до невсхожести. Поэтому его и стали называть Буддой, Татхагатой — Так Приходящим, Милосердным. Прокаленные семена не дадут больше всходов кармы, и все закончится.

— Значит, все мы идем к утрате себя, к утрате имен, и я был бы только рад, если мое имя навсегда и безвозвратно похитили бы, а еще лучше — если бы его унес ветер, — сказал Джанги.

— Да, — согласился я, — ведь как раз то, что уже нельзя поименовать, что остановилось, и есть паринишпанна — совершенно завершенное.

И мы пошли дальше, к горе Буддхаванна с пропастями и скалами, среди которых есть камень, благоухающий сандалом до сих пор, — на нем растирали сандал, чтобы умастить Татхагату.

— Надо подняться и понюхать, — сказал Джанги.

— Поднимись, — откликнулся Хайя.

— Ты моложе, — сказал Джанги Хайе.

Но Хайя только задрал голову и вдохнул.

— Кажется, пахнет.

— Ну а мне достаточно запаха моего посоха, — заявил Джанги и в свою очередь втянул крупным носом воздух, — чтобы вообразить.

И надо же, через три ли[411] мы вошли в лес, называемый Яштивана — Лес Посоха. Джанги погладил свой посох и заявил, что мы на верном пути. В этом лесу жил когда-то упасака Джаясена, кшатрий, он писал сутры и складывал их в маленькие ступы из ароматного порошка, а когда ступ становилось много, возводил для них большую ступу. И прожил больше ста лет в этом лесу, а его ступы излучали свет…

— У него был посох? — не понял и переспросил у рассказывавшего нам эту историю монаха Джанги.

— Наверное, — ответил тот.

— Чем же его посох прославился? — не унимался Джанги.

Монах пожал плечами и сказал, что ничем.

— Так почему же лес так называется?!

— А! Это? — переспросил монах и поведал другую историю про брахмана, который захотел измерить рост Будды и вырубил бамбуковый шест такой длины, каким был, по слухам, рост Будды, но когда приблизился с этой меркой к святому, шест оказался короче, и брахман оставил шест здесь, воткнув его, тот пустил корни.

— Наша мерка для Будды всегда коротка, — заключил Джанги и, по своему обыкновению, добавил: — Клянусь зубом Будды.

На что монах погрозил ему пальцем и посоветовал не клясться и не читать никаких заклятий. И он рассказал еще одну историю — про одного умельца заклинаний, который привел сюда тринадцать друзей, чтобы увидеть нечто в пещере…

— Вон в той горе, — сказал он, указывая на лесистый склон.

И они поднялись туда и внезапно вступили в город из хрусталя, в котором их встретили прекрасные девушки, они поднесли пришельцам золотые блюда с цветами и благовониями и попросили всех выкупаться в озере, после чего умаститься благовониями и украситься цветами, а заклинателя они попросили войти первым, и он последовал их приглашению, а за ним и его друзья, но в водах озера все впали в сонное состояние и вдруг обнаружили себя сидящими посреди рисового поля к северу отсюда за сорок ли.

— Хотел бы я