радостная весть – в здешний цирк приехал… дедушка Дуров! Завершилось его заграничное турне. Юре очень хотелось скорее вернуться домой, на старую Божедомку, но как показаться деду на глаза после всех его фокусов явно не циркового свойства? И тогда Юра придумал такой вариант – написать письмо тёте Ане, то есть Анне Владимировне, письмо в стихотворной форме.
Сам Юрий Владимирович никак не хотел автору сего повествования показывать свой ранний литературный опыт. Рукопись, конечно, не сохранилась, а на память какие-то строки в конце концов он согласился воспроизвести:
О, тётя! Как Вы не судите,
хотя мальчишка я плохой,
за путешествие простите!
Спокоен буду я душой!..
И так далее, и тому подобное… В общем – монолог кающегося грешника!
Письмо отправилось в дальний путь из Петрограда в Москву, а Юра направился в цирк, на галёрку. Слава деда была в зените! Цирк гремел от аплодисментов! Ребята буквально завалили дедушку Дурова цветами, и растроганный Владимир Леонидович произнёс слова благодарности, подчеркнув, что из всех зрителей больше всего любит ребят.
Это заявление обнадёжило блудного сына (и одновременно – внука!), хотя сразу же предстать перед дедовскими очами он не рискнул. Заночевал в манеже на сетке, оставленной после полёта гимнастов. А что? Мягко и удобно! А в цирке было тепло, и Юра уснул, как дома, светло и безмятежно. А в сущности говоря, арена и была всегда в его жизни родным домом!
Утром цирковые служащие нашли нежданного гостя и показали его самому Дурову… Никакой расправы над внуком он не учинил, даже обошлось дело без подзатыльника. Был просто долгий и страстный монолог огорчённого и обиженного старика. И вот это-то на Юру и подействовало сильнее всего! Ему стало стыдно, неловко и горько, и он дал себе слово во всём помогать деду.
Первое боевое задание оказалось очень необычным даже для видавшего виды циркового мальчишки.
Дедушка снова куда-то отлучился, внука временно поселили в Петроградском цирке и поручили ему кормить… козла для научных целей. Дело в том, что доктор Миглицкий вёл научную работу в Институте экспериментальной медицины. По его просьбе Владимир Леонидович дал ему козла для каких-то научных экспериментов. Юра должен был кормить этого козла исключительно куриными яйцами — таково было условие задуманного эксперимента. От яичной пищи у козла должна была развиваться некая особая железа. Впрочем, во все тайны эксперимента отрока не посвящали, зато вручили ему первую сотню яиц и деньги для дальнейшей покупки этих хрупких продуктов питания.
Козёл к яйцам относился равнодушно, ел их исключительно из-за необходимости. Маленькому научному сотруднику стало жалко козлика, и он перевёл бедное животное на сено и овёс, что, разумеется, козлу больше нравилось, а сам великолепно питался омлетами и яичницами-глазуньями. Вообще, Юра рос озорным и, как видите, в пай-мальчики не годился!
Когда через некоторое время дядя-учёный обследовал «яичного» козла, то оказалось, что нужная железа нисколько не развилась. Зато воспитатель козла заметно пополнел и окреп после своих скитаний по детским домам.
…Из-за границы дедушка Дуров привёз немало интересных животных: слониху Нону, молодого шимпанзе Мимуса, пять гиен (четырёх пятнистых и одну – самую страшную, – полосатую!). Небывалых на Руси звериных артистов сопровождал дрессировщик Бауэр, торговый представитель фирмы Гагенбека. Бауэр постоянно подчёркивал, что все эти звери уже обученные. Однако бауэровская дрессировка была не ахти какой сложной и изобретательной: гиены по велению бича поднимались на тумбы, прыгали через кольца. В общем, работа довольно примитивная.
Вот к этой-то группе мрачных существ и прикрепил своего внука и воспитанника, пояснив, что он находится в таком возрасте, когда не работать уже нельзя ни в коем случае. Так и начался путь Юры в цирковом искусстве.
Гиены Юре не понравились – противные зверюги! Рычат, как будто хихикают. Но нравится – не нравится, а работать надо. И он поневоле овладел основными приёмами как по общей дрессуре, так и по конкретной, касающейся именно гиен. Немало читал о них, слушал пояснения деда, а самое главное – перестал их бояться на репетициях и представлениях.
Впервые дрессированных гиен дедушка Дуров показал в Ростове-на-Дону, затем – ив других городах. Интерес номер вызывал, но чувствовалось, что зрители номер в целом воспринимают неважно, а к гиенам испытывают не столько боязнь, сколько отвращение. А в Москве на детском утреннике гиены так перепугали ребят (в зале стоял сплошной рёв!), что номер с того дня был обречён. Юра-ассистент дрессировщика расстался с гиенами без сожаления. И всё же ничто не проходит бесследно: первый профессиональный опыт, первая школа, первые выступления – всё это навсегда осталось в памяти будущего мастера цирка.
И тут необходимо сделать следующее отступление. Рассказывая мне о своих детских и отроческих годах, Юрий Владимирович не раз сокрушался, что многое недопонял, недооценил, находясь постоянно с дедом. «Большое видится на расстоянии» — эти есенинские слова Юрий Владимирович приводил в беседах со мною не раз. Он относился к деду прежде всего как к родному и самому близкому человеку и далеко не всегда представлял себе его подлинные творческие масштабы, его значение в истории отечественной культуры и науки. Ограничивать мир его интересов только цирком было бы в высшей степени несправедливо. А в последнее десятилетие он вообще был мало связан с цирком. В 1924 году дуровский Уголок зверей перестал служить репетиционной площадкой, где многие годы животных готовили для работы на манеже. «Уголок» переименовали в «Практическую лабораторию по зоопсихологии при Главнауке».
Участие в работе этой лаборатории – вот неоценимая школа для будущего дрессировщика! Но Юрой овладела страсть к актёрскому искусству…
Я написал эти слова и остановился. Дальше строка моя что называется не шла! И тогда я решил по горячим следам показать написанное Юрию Владимировичу: он прочитал начальные главы повествования довольно быстро, текстом остался доволен, особенно отметил интонацию и композицию. Я пожаловался ему, что работа моя приостановилась, что мне не совсем ясны отношения, которые сложились в ту пору у внука и деда. Юрий Владимирович кивнул понимающе головой, помолчал с грустью и так мне ответил:
– Это сейчас мне ясно, что судьба поставила меня рядом с редчайшим человеком, выдающимся разносторонним талантом, крупным деятелем культуры. Мне и тогда было известно, что дедушка мечтал о близких ему последователях, учениках, продолжателях его дела. Некоторые надежды он, видимо, возлагал и на меня. Но его постоянно разочаровывал в ту пору мой метущийся, непоседливый нрав. Я рвался из мира зверей в мир, если так можно выразиться, человеческого, актёрского искусства, всерьёз помышляя о