народ шёл в дуровский балаган, предпочитая его всем остальным. В дуровском балагане не только показывались дрессированные животные, но и показывался процесс дрессировки. Это было подлинным новаторством, причём, новаторством смелым. Во всяком случае, у многих цирковых артистов это начинание Владимира Леонидовича восторга не вызывало. А молва о новой затее дедушки Дурова быстро по Москве разнеслась!
Что там дрессировка, её отдельные приёмы, когда на глазах у зрителей проводились и репетиции, вообще – святая святых работы! Новым видом представлений заинтересовались и учёные. А неугомонный Владимир Леонидович уже задумал новое дело – научную зоопсихологическую лабораторию при Уголке зверей. Экспериментируя, он учился сам и привлекал научные силы к своим опытам.
Особенно его волновали игры зверюшек. Он восторгался непосредственностью их движений, тщательно изучал их привычки, постоянно стремясь отличить то, что присуще тому или иному виду от того, что характерно именно для данного экземпляра. Как я потом убедился, на эту тонкость авторы книг и статей о Дуровых не обращают пока должного внимания. Ведь для Владимира Леонидовича не было просто собак или даже просто фокстерьера, а был прежде всего любимый конкретный фокстерьер, как он его в шутку называл, «Пик Пикович Фокс-Теръеров»!
Юрий Владимирович ещё в Хабаровске рассказал мне о такой памятной ему сценке. Маленькая собачонка грызла большую кость. Это привлекло внимание ненасытного орла. Он подлетел к ней и стал отбирать у неё добычу. Завязалась неравная битва. В пылу схватки орёл захватил собачку когтями и поднял её вместе с костью в воздух. Окрик проходившего мимо Владимира Леонидовича заста-вилхищника бросить жертву на землю. Собака взлетела невысоко и не разбилась. Мужественный и стойкий нрав пёсика очень потом пригодился в дрессировке. А другая собачонка такой же породы и того же примерно возраста могла бы в данной ситуации повести себя совершенно иначе: потерять навсегда способность выступать одна или, что вероятнее всего, – вместе с другими животными.
И об этой истории поведал с восторгом и почти детской непосредственностью и изумлением Владимир Леонидович Анатолию Васильевичу Луначарскому. Одна из таких бесед ясно запечатлелась в памяти Юрия Владимировича Дурова. По его словам, дед убеждал Луначарского в уникальности ситуаций, связанных с животными, особенно дрессированными, в значении киносъёмок для науки:
– Человек, особенно, если он актёр, ещё может повторить сознательно ту или иную сценку, удачный жест, а животное, пусть и самое талантливое, именно так уже не сделает! Короче говоря, без кинотехники не обойтись!
В итоге разрешение на поездку за рубеж было получено, средства изысканы. Кроме кинозабот Луначарский возложил на Владимира Леонидовича покупку редких животных у звероторговой фирмы Карла Гагенбека в Гамбурге, и дедушка Дуров спешно засобирался в дорогу.
Взять Юру с собой дедушка не мог, а отправлялся в Германию он надолго. С кем же оставить внука? Дед поразмышлял и рискнул отдать Юру на время своей заграничной поездки в детский дом. Юра встретил дедовское решение без энтузиазма, но особенно не печалился: что ж, детдом, так детдом, тоже по-своему интересно!
Больше всего в детдоме Юра интересовался книгами – библиотека там и впрямь была неплохая. Он до самозабвения зачитывался приключенческими романами Майн Рида и Фенимора Купера, его воображение захватили картины прерий, чудесные экзотические звери… В конце концов, он решил убежать… в Америку!
О своём решении он никого не предупредил, ни с кем из товарищей не поделился, считая, вероятно, что этот «подвиг» достоин того, чтобы совершить его исключительно собственными силами и непременно в одиночку.
Решение принято, но как его осуществить? Америка далеко, на трамвае не доехать. К тому же она – за океаном. Значит, надо править поближе к морю и к тому морю, которое поближе к Атлантическому океану. Итак, – Балтика! Выходит, придётся сперва добраться до Петрограда, а там как-нибудь в Кронштадт, а уж из Кронштадта на океанском корабле!.. Мальчишеское воображение разыгрывалось всё больше и больше.
И вот маленький Дуров, проводивший дедушку в Германию, один на вокзале. Какой-то сердобольный машинист паровоза согласился довезти его бесплатно до Петрограда. Юра насочинял ему, что едет разыскивать раненого отца-красноармейца, которого ждёт – не дождётся домой в Москву серьёзно захворавшая мать, работница фабрики…
Живость воображения и склонность к сочинительству у Юры в детстве были необыкновенные. Слушая со смехом рассказы Юрия Владимировича о его выходках, забавах и выдумках, я не раз сожалел о том, что Юрий Владимирович не стал пытаться написать хотя бы несколько рассказов о своём детстве. Это была бы увлекательная книжка! Особенно её горячо приняли бы мальчишки среднего школьного возраста!
Поскольку литературные ассоциации в работе над этим повествованием владели мною постоянно, я невольно стал сравнивать маленького Дурова с известными мне литературными героями и пришёл к выводу, что ближе всех он по духу и даже по складу характера к Лёньке Пантелееву, герою повести Алексея Ивановича Пантелеева, с которым мы были добрыми приятелями.
… Итак, фантазия помогла нашему герою в итоге добраться до Кронштадта, только на сей раз, по Юриной легенде, отец был краснофлотцем.
Вся эта эпопея закончилась довольно прозаически: Юра оказался в детдоме, только уже не в простом, а в особом – для малолетних правонарушителей! Кое-что там действительно напоминало корабельную жизнь, была своя романтика. Воспитателями, «дядьками», служили отставные боцманы, не расставшиеся со своими корабельными дудками.
Система воспитания в колонии была, мягко говоря, своеобразная. Ребята бездельничали, были предоставлены сами себе почти весь день. Детдом размещался неподалёку от кронштадтского морского кладбища, и любимым развлечением детдомовцев стало плавание по заливу в футлярах от похоронных венков!
По утрам ребят выстраивали у столов, на которых стояли чашки с чаем и булки. Вместо традиционной прежней молитвы они пели куплет из «Интернационала». Этим самым дядьки-боцманы прививали детдомовцам «революционность», хотя никакими революционерами сами они не были. Изнанка дела во всём оказалась старорежимная. Когда кто-то из ребят стащил несколько булок из кладовой, всех построили и повели в старую кладбищенскую часовню. В мрачном подземелье с одним из мальчишек случился нервный припадок, и только тогда дядьки испугались и вернули ребят в столовую, допустив наконец к остывшей каше.
После этого происшествия Юра вместе с одним шустрым пареньком написали жалобу в наробраз и нашли способ передать бумагу по назначению. Приехала комиссия, началось долгое разбирательство, а Юра тем не менее твёрдо решил покинуть это «богоугодное место». Ему удалось узнать адрес дальнего родственника со стороны бабушки – доктора Миглицкого, дяди Пети, как Юра звал его с детства. Дядя Петя тотчас откликнулся, взял «племянника» на поруки, и отрок был выдан под расписку.
А в Петрограде Юру встретила