Читать интересную книгу "Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко"

является избранником одного сословия, дает ему громадное преимущество и обеспечивает, прежде всего, независимость в способе избрания», а также «от администрации и от массы населения», в силу чего он «является связующим звеном между правительственной властью и общественными учреждениями». Депутат сомневается, что уездной начальник будет иметь такой же, как у предводителя, нравственный авторитет и значение, в силу выборного характера должности и безвозмездности службы последнего. Для Самарина очевидна эта разница: у дворянина есть служилое чувство, опыт и нравственная ориентация на служение России, что вытекает из того, что свои обязанности предводителя дворянин исполняет бесплатно и нравственно мотивированно. Радикальность этой реформы для него очевидна. С начала XX в. наблюдается движение к третьей волне «бессословной реформы»: строгому отделению судебной власти от административной.

Депутаты подчеркивают важность этой должности в годы революционных волнений 1905 г. Предводитель дворянства в большинстве своем был тем, кто противостоял революции на местах и противостоял весьма эффективно. В этом контексте некоторые депутаты считали, что новый взгляд на бессословный характер государственных должностей пришел в Европу и Россию из эпохи Великой французской революции. Здесь «сказывается отрицание органической теории общества и государства», отрицание всего жизненного и самобытного. В этом проявляется «ненависть радикальной толпы ко всему тому, что имеет признаки аристократизации духа»[1056]. К этой «толпе» многие относят и то самое бессословное чиновничество — «третью силу», которое идет на смену дворянству. Депутаты считают, что третья сила заинтересована в революции, как и сами революционеры. Депутаты проводят и другую важную мысль: с уничтожением сословного, в том числе дворянского принципа, будет очень скоро уничтожен и монархический принцип[1057].

Так же подробно обсуждалась и должность земского начальника, с точки зрения ее сословного и бессословного характера. Многие из выступающих депутатов сами много лет исполняли эту должности и на своем опыте могли проиллюстрировать, как важна была для сельского, крестьянского мира эта должность, появившаяся в пореформенный период.

Подобные же процессы происходили и в среде купечества, и в целом в предпринимательской среде. Но в отличие от дворянства, купеческое сословие не смогло самоорганизоваться и, хотя такие попытки предпринимались, но этому мешали дополнительные факторы. И главный фактор состоял в том, что купечество в целом не ощущало себя самодостаточным сословием. Во‐первых, у какой‐то его части была явная тяга занять место дворянства в российской сословной иерархии. В постреформенный период ведущее положение дворянства пошатнулось, купечество же все более стало набирать силу, и процесс смены сословной иерархии казался делом времени. Во‐вторых, купечество внутри себя было неоднородно, расколото на самые разные группы, что заставляло купечество, когда началась партийная борьба после 1905 г., выдвинуть идею защиты профессиональной деятельности, а не сословных интересов. Эту тему подробно и обстоятельно раскрыл П. А. Бурышкин в своей известной книге «Москва купеческая». Здесь же он показал, что среди купцов проиграли те, кто делал ставку на «дворянство», т. е. на улучшение своего сословного статуса за счет перехода на дворянский уровень.

Но для купечества, как и для дворянства, был еще один камень преткновения — это интеллигенция — призыв и подталкивание с ее стороны раствориться в бессословной интеллигентской среде. Как показывает тот же П. А. Бурышкин в первой части упомянутой книги, купечество, как ни одно другое сословие подвергалось массированной атаке художественных (в том числе публицистических) сил интеллигенции — через литературу, живопись, — бичевавших так называемые родовые пороки купечества: алчность, косность, ханжество, невежество и через это добивавшихся подчинения купечества своей воле. И купечество в какой‐то степени было побеждено в этой борьбе, потому что значительная его часть в предреволюционные годы переориентировалась от мотивации на церковную благотворительность на новую мотивацию траты своих «лишних» денег, на культурно‐художественную и революционную цели[1058]. Именно это обстоятельство — раскол в купечестве по фундаментальному признаку, — заставило это сословие признать первенство не общественно‐политических организаций консервативного толка (как «Объединенное дворянство»), а чисто политических — партийных. Этим объясняется столь весомая роль купечества в совершении Февральской революции. Буржуазное купечество, выбравшее свой путь «интеллигентности» без веры, буржуазности без национальной традиции, сумело корпоративно объединиться в различные либерально‐буржуазные партии. В то же время славянофильская часть купечества не получила никакого корпоративного общественно‐политического единения. Оно продолжало жить традиционным строем, и его до самой революции продолжали бичевать и шельмовать революционные интеллигенты. Вот почему часть купечества еще до революции 1917 г. сумела снять с себя сословное купеческое бремя, отказаться от своей сословной идентичности и под именем «буржуазии» попыталась войти в новую постреволюционную Россию.

Купеческий менталитет, определивший лицо русского купца, был сформирован на русской православной основе. Но и здесь не было подлинного единства, за счет принадлежности немалой части купцов к старообрядчеству и отчасти к сектантству. Русский православный купец отстаивал свою самобытность в очень сложных для страны условиях существования, после петровских реформ. На купечество долго не распространялось известное число благ и привилегий, которые предоставлялись, например, дворянству на его поприще. За купцом не признавалось даже его купеческого статуса как наследственного; сыновья купца, если они хотели продолжить дело отца, должны были записываться в ту или иную гильдию самостоятельно, заново. Купец долго был ограничен в своих торговых правах за пределами России, свои ограничения были и в сфере внутренней торговли. Тем не менее в стране появился уже в дореформенный период положительный и самобытный тип русского православного предпринимателя; предприимчивого, сметливого, оборотистого, смелого, богобоязненного, помнящего о том, что надо «богатеть в Бога» и не иначе. Мы не стали бы называть этот тип «славянофильским», потому что данное определение несколько сужает тему и дает ей в целом неправильную акцентировку. У них, может быть, и было славянофильство, но как сознательное отстаивание русской традиции в быту, одежде, внешнем виде, вере; главным же было другое — народная укорененность в вере и в русской традиции. Это нельзя также назвать интеллигентской формой русскости, что было характерно для славянофилов‐теоретиков, а исходило из сословного понимания служения, из почвенности. Почвенная группа купцов (судя по всему, наиболее крупная по численности) и дала те незыблемые константы, которые сегодня привычно связывать с русским купечеством дореволюционной России: «купеческое слово», твердое как алмаз; неистощимую «купеческую щедрость» на дела милосердия и церковную благотворительность; купеческий монархизм, глубокий, народный, патриотичный, связанный с любовью к России, как своему Отечеству и Святой Руси, как месту своего духовного рождения. К сожалению, другие группы, более корпоративно, в том числе политически, организованные, были более заметны на политическом и информационном Олимпе, и по ним во многом судила демократическая литература и живопись о купечестве в целом.

Перемены после революции 1905 г. привели к постепенной замене первенства сословности над внесословностью, или бессословностью. Эта