Читать интересную книгу "Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко"

мы можем увидеть и понять смысловое лицо сословий, заключенное не в какой‐то внешней атрибутике только, но во всей полноте сословного облика. Вот, например, как видит эту проблему в романе И. Головкиной (Римской‐Корсаковой) «Побежденные» один из персонажей — дворянин‐аристократ Михаил Долгово‐Сабуров, который всеми силами старался в 1920‐е годы скрыть свое прошлое и приспособиться к условиям новой жизни: «Нам остается только приспосабливаться к новым условиям существования». Его собеседница — кузина Ася Бологовская хочет узнать, что он имеет в виду. Брат отвечает: «Ну вот, скажем ты Ася. В тебе слишком светится вся твоя идеалистическая душа. В твоих словах, в твоих движениях и манерах есть что‐то сугубо несовременное. Ни практичности, ни бойкости, ни самостоятельности. Ты производишь впечатление существа, случайно заблудившегося в нашей республике. Тебе необходимо изменить если не душу, то хотя бы манеру держаться, перекрасить шкурку в защитный цвет. Я знаю, что это нелегко с аристократической отравой в крови (!), а все‐таки необходимо. Когда‐нибудь ты убедишься, что недостаточно солгать в анкете (если можно солгать), надо суметь перед окружающими поставить себя так, чтобы никто на службе или в учебном заведении не мог заподозрить в тебе дворянку»[993]. Ясно, что здесь речь идет не просто о смене выражения лица, изменения поведения, но — об отказе от собственной души и, по сути, — о предательстве. Неслучайно этот разговор заканчивается просьбой со стороны новоиспеченного советского гражданина Сабурова к Асе Бологовской оставить его в покое и не поддерживать с ним родственных отношений. Отказ от души — основы личностной идентичности — и превращает человека из субъекта в объект, в результате чего общение с другим происходит уже не на личностной основе (как двух субъектов), а на какой‐то формальной, в данном случае — идеологической (советский человек).

При том, что сословное общение было иерархичным, наполненным разного рода условностями; отличалось сложным этикетом, зафиксированным в специальных статусных обращениях; в нем много было демонстративного, но именно всё это в совокупности формировало личностный (индивидуальный) портрет социальности как таковой, вносило в то общее, за которым скрывался сословный облик, порядок, смысл и даже особый колорит. При сословном общении человек общался с человеком, даже если один из них был помещиком, а другой — крепостным крестьянином. И причиной этому было понимание человека как «служилого существа»; служилого Богу, царю и Отечеству. Конечно, каждое сословие имело свой круг служилых обязанностей, как и свое понимание чести — защиты своего сословного лица, — но, в целом, для всех сословий в Российской империи понятие «чести» было определяющим для формирования сословного чувства[994]. При этом, как считал К. Н. Леонтьев, в дворянстве чувство чести и долга присутствовали в наибольшей полноте и законченности[995]. И потому именно дворянство выступало общим для всех сословий примером строгого отношения к чести, что не могло не влиять на все остальные сословные группы, хотя бы и отличающиеся от дворянства своими приоритетами в осмыслении чести. И в этом смысле, будучи обладателем своего рода «полноты чести», дворянство уже само по себе стало для других сословий некоей вожделенной целью, к которой стремились, чтобы получить те или иные знаки достоинства, позволяющие повысить свой социальный статус честевеличания.

Особенно в этом преуспевали купечество и духовенство. Так, уже с 1824 г. купцы 1‐й гильдии получали право «носить шпагу, а при русской одежде саблю,… носить мундир той губернии, где он (купец) записан»[996]. Духовенство при Павле I было освобождено от телесных наказаний, что было до этого привилегией только дворян и купцов[997]. Тогда же государство сняло с них обязанность подушной подати, введенное в 1718 г., и дало право носить следующие знаки отличия: наперсный крест, фиолетовую бархатную камилавку или скуфью, а знатнейшим — митру[998]. И для и купцов, и для духовенства был открытым и значимым путь приобретения статуса личного дворянства, при сохранении купеческой или священнической деятельности.

Но в еще большей степени, чем получение официальных свидетельств принадлежности к дворянской чести через знаковые формы, у купечества (в большей степени) и духовенства наблюдалась деятельность неофициальная; через возможность одеваться в ту же модную одежду, что носила аристократия; через строительство богатых особняков; через такое же образование, наконец, через активнейшую общественную и культурную деятельность, благодаря которой купец стал видим и высоко оценен[999]. Но купечество так и не стало выше дворянства, не заменило его на политическом Олимпе к 1917 г. Вместе с тем в то же самое время, когда купечество добивалось дворянской статусности, оно в немалой своей части (а может быть даже в той же самой части) стремилось влиться в интеллигентские слои. На это, как считают ряд историков, указывает смена вектора значительной части ведущих предпринимателей с традиционной благотворительности церковного типа на культурно‐художественное меценатство[1000]. В самом купечестве, отличавшемся в 1860‐е–1890‐е годы в массе своей монархизмом, после 1905 г. наблюдается расслоение на почвенников‐монархистов и западников‐либералов конституционалистов, из числа молодого поколения. В целом, предпринимательское сословие, в отличие от дворянства, не сумело консолидироваться после 1905 г. и создать единый общероссийский общественный сословный орган, наподобие «Объединенного дворянства». Купечеству это удалось сделать только после прихода к власти Временного правительства.

В русской дворянской культуре воспитанию правильного поведения в обществе (во всех его проявлениях) уделялось колоссальное внимание. Дворянина по мере возрастания учили этикету соблюдения и поддержания чести в самых разных ситуациях; в детстве то была школа общих знаний этикета поведения по отношению ко всем сословиям; потом, в корпоративных заведениях речь шла о субординации и особенно поведении на улице. В офицерских воспоминаниях говорится, что «это была целая наука», «за всем этим в Петербурге строго следили специальные чины — так называемые плац‐адьютанты». Офицеры‐гвардейцы обучались еще более строго. Они должны были отдавать честь «не только офицерам, но и каждому простому солдату… отдавали честь не только живым людям, но и памятникам императоров и великих князей»[1001].

Не столь строгую и специальную школу обучения сословному поведению, но такую же обязательную и всестороннюю, проходили и представители других сословий. Почтительное отношение крестьянина к дворянину, выраженное определенным образом, тем не менее не исключало сердечных, человеческих отношений между представителями разных сословий. Приведем интересный случай, описанный в воспоминаниях зажиточного крестьянина И. М. Кабештова (1850‐е годы)[1002]. В своем путешествии он встречает офицера‐дворянина В. М. Лопастова, в котором узнает своего земляка, бывшего крепостного крестьянина (!). Сначала Лопастов сурово ответил на «почтительные» слова Кабештова о желании поговорить с ним. Но как только офицер узнал о землячестве, «вскочил, выпрямился во весь рост» и попросил подробнее рассказать об этом. После рассказа Кабештова о