Читать интересную книгу "Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко"

период; рушатся самые святые устои, потому что вслед за бунтом против царя наступал бунт против собственных родителей и семьи как таковой. В народе эти действия называли святотатством. Вот что писал по этому поводу ставропольский священник Щукин в «Епархиальных ведомостях» за 1913 г.: «Русские люди духовно обкрадывались духовными святотатцами. Разграблены заветные уголки нашего природного патриотизма и национализма. В душах очень многих русских людей святотатцы повергли в прах их природную преданность своему Царю, похитили чистосердечную любовь к родине… Русский человек перестал, как должно, чтить своего Царя, любить свою Родину, русский стал уже стыдиться быть русским, начал отрекаться от своего родного, ради чужого, инородного! Загляните в любое сословие, в любой класс общества, везде недочеты и явные следы святотатственного разграбления! Куда, например, делась исконная скромность нашего простого народа?!»[971] Революция 1917 г. была лишь подведением этих многолетних итогов, юридическим оформлением сложившегося положения в стране. Ее фундаментом стало святотатство, братоубийство и насилие. На этом фундаменте и возрастало потом советское государство. Поэтому советские мечты о прекрасном, свободной и счастливой жизни «для всех» были лишь мечтой, психологическим состоянием, самообманом, потому что жизнь определялась не мечтой, а той реальностью, теми семенами, которые попали в почву и которые стремились прорасти и прорастали.

Простые люди, конечно, как могли откликались на проявления святотатства. Вот, например, характерный отклик крестьян Тверской губ. (Моршанского у. Островской вол., Хлыстовского сельского общества) на убийство Александра II. Крестьяне на сходке вынесли постановление: «Первого марта в день мученической кончины нашего благодетеля царя освободителя Александра Николаевича до конца жизни поститься, как в Рождественский сочельник ничего не есть до звезды, что и каждому из нас на смертном одре завещать и детям нашим, дабы из рода в род чтили память царя‐великомученника, а чтобы дети наши могли служить верой и правдой новому государю нашему Александру Александровичу и не были бы такими темными, как мы, обязуемся всех детей наших посылать в школу, блюсти, чтобы они боялись Бога и почитали батюшку царя, и настоящий приговор представить начальству, а копию с него представить священнику, прося его хранить оную в церкви…»[972]. Обращение крестьян дошло и до Победоносцева и до нового государя. Игуменья Мария из Костромского Брусненского монастыря в письме к обер‐прокурору попутно задает несколько важных вопросов в связи с предстоящей коронацией Александра III. Она ясно осознает живую связь царя и народа: «Священно‐внушительные слова православного самодержца ко всему народу сказались внятно и мощно в глубинах народного духа, проникли в его тайники и возбудили в нем, так сказать жажду к молитве, к которой царь возжелал соединиться перед Господом со своими подданными». Игуменья спрашивает: «И вот с подобной просьбой („как лучше испрашивать от Господа царю даров“) приходят многие из народа к нам, как живущим при деле молитвы: „научите нас, как и какой именно молитвой молиться нам теперь о нашем батюшке государе, призывающем нас к молитве“». Игуменья просит обер‐прокурора не пренебрегать искренней народной просьбой «в настоящее время духовно‐нравственного разложения»[973]. Кроме того, были еще многочисленные обращения крестьян о строительстве храмов и часовен в память убиенного государя; чтобы церковно почтить его память, устраивались богадельни, приюты, трудовые дома.

Стремление народа видеть в царской власти не абстрактные отношения «властвующего и подчиненного», а «отца и детей» — вообще черта, весьма характерная для традиционного народного сознания. Эти доверительные отношения народ старался выстроить везде, на всех ступенях иерархии. Даже в военной сфере, в старой русской армии, правилом являлось понимание, что командир — это всегда отец солдатам[974]. Такие же отношения складывались в сельской среде, где добрый помещик обязательно старался быть «отцом» для крестьян[975]. «Отцовством» крестьяне обозначали высшую степень привязанности к той или иной иерархии и это вочеловечивание ее было важно для обеих сторон. Вот, например, отрывок из письма (со всеми его стилистическими особенностями) крестьянина Никифора Осипова к знаменитому педагогу С. А. Рачинскому, у которого учился его сын: «Заочная моя к тебе почтения. И как у меня сердце играит об тебе когда ли стану пред Богом на молитву, то готов сам себя отдать Богу за тебя. Сергей Александрович. Еще я тебя прошу, если здоровы наши дети то заставляй их почитовать молитвы на сон грядущий и по утрами молитвы и акафисты или канон Ангелу и поучевыйте пению церковному. Ты нам будешь отец, а мы дети твои»[976]. Отцовско‐сыновние отношения народа с царем («царь‐батюшка») в этой связи не были чем‐то искусственным, но наоборот подчеркивали, что царь включен простым народом в самую сердцевину его социальных отношений и связей.

Как уже было отмечено, монархическая идеология выстраивалась властью не просто как пропаганда монархических идей, а как живая реальность монархизма, явленная через созидание светской системы образования. Но кроме университетской — высшей — ее части, создавались и другие — средняя (гимназии) и низшая (народные школы и училища). Они тоже прошли, как и университеты, свой нелегкий путь проб и ошибок и практическая их история тоже началась еще с первых лет царствования Александра I. Хотя справедливости ради следует считать, что новая образовательная светская система начала формироваться вместе с петровскими преобразованиями и была частью его грандиозных реформ[977]. Но поскольку речь идет о формировании законченной концепции государственной идеологии, то будет правильным определять исходное время рубежом начала XIX в. (как первого целеполагания), и соответственно время 1830‐х годов — как этап оформления концепции идеологии. Народная школа с самого начала была включена в этот процесс, но именно народная школа оказалась самым сложным участком на пути этих реформ. Поначалу — в 1803 г. (указ «О введении наук в России») и в 1836 г. (указ об открытии народных школ при церквах) — правительство исходило из факта готовности сил, необходимых для преподавания в народных школах. Но оказалось, что мало подготовить учителя для начальной сельской школы; важно было, чтобы он а) пришелся по душе народу; б) был ему полезен, развивал его и воспитывал в традиционном духе. Во главу образовательного и воспитательного процесса в народной школе было поставлено духовенство, которое с «сочувствием откликнулось на призыв и стало заводить приходские школы на свой собственный счет»[978]. Это обстоятельство заставило государственную власть попутно решать вопрос еще и о жизнеобеспечении духовного сословия. Но проблема с народной школой на этом этапе не была решена по нескольким причинам. Сил у духовенства, как и материальных возможностей, было недостаточно. Уровень его материального благосостояния был неравномерным в разных регионах Российской империи; зависимость от прихожан, разница цен и прочие причины заставляли духовенство приспосабливаться к обстоятельствам,