Читать интересную книгу "Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко"

же была не просто искренняя интонация, но и звучало некое торжество веры, особый праздник чувствовался во всем таком общем отношении к царю.

Встречи царя (Николая II) и народа проходили в рамках как государственных, так и церковных мероприятий. Те, кто составлял описания таких встреч, отмечали со стороны народа искренний их характер, что выражалось в воодушевлении, благоговении и переживании этих моментов как счастливейшего события в жизни.

Самое главное для народной (простонародной) монархической (национальной) идеи, связанной с царем, было, на наш взгляд, ощущение (чувствование и знание) особого порядка власти. Царская власть, по мысли простого народа, создавала незыблемый политический порядок, незыблемые устои, которые и позволяли так твердо и непоколебимо стоять огромному Российскому государству. Монархическая власть имела особую вертикаль, которая не была ограничена фигурой монарха, но двигаясь ввысь, доходила до Бога. Также и с ее перспективой вниз: она не упиралась в чиновничество и армию — основных исполнителей царской воли, но доходила до народа, приближаясь к самой почве, к земле и здесь и получала свое закрепление. Получалось, что сила этой власти находилась, по мысли простого народа, в Боге (и через Него в монархе) и в «народной почве», а все остальные были лишь участниками этого властного устроения. Вот почему таким важным для народа был факт помазанности царя на царство, его приобщения к небесному началу, наделение его дарами Святого Духа. Незыблемость царской власти была самой главной характеристикой в понимании народом монархической идеи. Как Церковь имела обетование от Бога, что врата ада не одолеют ее, так и русский царь, как помазанник Бога, в лице Бога имел, по мысли народа, не только прообраз для себя, но и защитника своей персоны, а значит — защитника всей страны. Отсюда родились народные пословицы «сердце царево в руке Божьей», «народ согрешит — царь умолит (Бога), царь согрешит — народ не умолит (Бога)». Поэтому, когда страну в пореформенный период стали все более и более сотрясать социальные катаклизмы (террор, революционные брожения и т. д.), то, конечно, в народной среде это рассматривалось как попущение Божие за грехи той и другой стороны. Зашатались устои, трещины пошли по всему зданию Российской государственности. Но грехи, по мысли народа, еще не требуют смены общего политического порядка (своего рода смерти человека, в случае его грехопадения). Представители же революционной интеллигенции думали по‐своему, видя в царе и в монархии главную причину несовершенства жизни в России. Царь зачаровывал народ своею мощью, а народ подчинялся этим чарам, — думал А. А. Блок[934]. Даже народные сомнения, возникшие в связи с возрастающим хаосом внутриполитической жизни, они связывали с виной монарха, хотя этот хаос устраивали сами же революционные интеллигенты. Со слов Н. О. Лосского, «не удивительно, что вера в царя, как источник правды и милости, постепенно стала исчезать даже у крестьян. „Цари сами“, говорит Короленко, „разрушили романтическую легенду самодержавия, созданную вековой работой народного воображения“»[935]. Со стороны революционной и либеральной интеллигенции народу постоянно внушалось, что в политической (а значит и экономической) нестабильности виноваты царь и монархическое правление, с их неповоротливой, косной и корыстной чиновничьей системой. Даже патриоты монархисты (и прежде всего славянофилы) во всем винили царское чиновничество, словно не понимая, что дело не в чиновничестве, а в противниках монархии, которые есть везде, в том числе в чиновничестве. Читая публицистику либеральной и революционной интеллигенции предвоенных десятилетий, понимаешь, что весь ее пафос состоит в искусственном эмоциональном возбуждении читателей, в передаче гневных эмоций (криков, возмущений, неприятия существующего положения вещей) и создании исключительно нервной атмосферы как основы для политической нестабильности. Газеты были полны бесконечных криков и обличений, разоблачений и подозрений. Такая крикливая, нервозная обстановка создавалась не одно десятилетие, и как нам кажется, было трудно придумать оружие эффективнее против власти и народа, ценящих покой и стабильность. При этом такая стратегия была не какой‐то истерией, неким коллективным выражением психического расстройства, а холодным и расчетливым методом борьбы с самодержавием.

Антимонархическая борьба со стороны революционной (радикальной и либеральной) интеллигенции носила многофакторный характер: против власти эта борьба носила крикливый и «громкий» характер (видимый и слышимый народом); против союзников власти — дворянства и вообще сословий, против духовенства, и наконец, против простого народа эта борьба была неодинаковой. Дворянство всеми возможными художественными и публицистическими средствами высмеивалось, презиралось, обличалось как косная, порой невежественная, слепая сила, идущая на поводу у царя в своем понимании служения монархии. Духовенство также подвергалось насмешкам и обличению, как якобы повсеместно малограмотная, но фанатичная и корыстная сила, по своей слабости и зависимости служащая монархии. Простой народ — «темный и забитый» властью, дворянством и духовенством, будто бы был не способен к самостоятельности и адекватному общественному поведению. Это вызывало со стороны интеллигенции сожаление, снисхождение и желание исправить положение. Нередко «темнота и забитость народа» становились предметом философских рассуждений и критики «характера народа», его привычек и поведения, которые уже невозможно исправить. Народолюбие все более приобретало абстрактный характер и связывалось с далеким грядущим временем. В настоящем же времени все было прозаично просто: действовал принцип «человек человеку волк». Так это понимал интеллигентный глашатай революции А. А. Блок, когда рисовал в поэме «Возмездие» образ нового человека, свободного от человеческих привязанностей. Но вину за расчеловечивание человека поэт видел в «колдуне Победоносцеве», который, заглянув в глаза России, погрузил ее в «сон и мглу». Как потом дружно начал тиражироваться по всей стране этот клеветнический художественный образ К. П. Победоносцева в виде совы, укрывшей Россию от мира своими крылами и гипнотизирующий ее своим взглядом. И в этой атмосфере ненависти друг к другу, по мысли Блока, стала проходить жизнь русского человека, который все стал ненавидеть; себя, животных, других людей: «И встретившись лицом с прохожим, ему бы в рожу наплевал, когда б желание того же в его глазах не прочитал…». Блок рисует здесь, невольно, конечно, не образ простого человека, прохожего, а двух интеллигентов, которым нечего сказать друг другу (они наперед знают, о чем будет разговор!) и потому они готовы лишь плюнуть друг другу в лицо. В связи с такой формой отстраненности интеллигенции от народа не может не встать вопрос о богоборчестве интеллигенции, вставшей на путь борьбы с монархией, властью, традицией.

Убийство в душе царя, как «отца народа», подразумевало символический акт отцеубийства, поэтому антимонархизм интеллигенции нельзя не рассматривать как бунт против всех основ традиционного миробытия (не только церковного, но и этнического и исторического, культурного и социального). Сам Блок так и понимал революцию (см. его статью «Интеллигенция и революция», написанную в январе 1918 г.) как силу, все сметающую на своем пути, и потому