Читать интересную книгу "Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко"

республик, которые в значительной части и оттягивают часть его огромных властных полномочий и фактически мешают ему быть по‐настоящему «национальным лидером».

Народный монархизм в XIX — начале XX в

Аксиомой является утверждение о «русском народном монархизме» — устойчивом феномене, существовавшем в течение всего периода монархического правления, о чем не раз высказывались современники этой эпохи[917]. Одни из них ставили это в заслугу народу, другие, наоборот, считали это качество его слабой стороной. Историография, как ни богата на этот счет, но следует признать, что абсолютное большинство работ, написанных по проблеме народного монархического сознания и вообще русского народного монархизма, относится к публицистическим, в них нет строгой постановки проблемы, нет работы с терминами и потому они имеют скорее значение источника по истории русской политической мысли, нежели служат научной основой для продолжения темы[918]. Конечно, среди других выделяется имя Л. А. Тихомирова, именно как аналитика, но и у него в основной работе по этой теме не так много места уделяется русскому народному монархизму, да и его близость (хотя и с оговорками) точке зрения на монархизм Б. Н. Чичерина явно сковывала его мысль теми условностями, которые были характерны для либерального направления русской философской мысли. И. Л. Солоневич в книге «Народная монархия» отталкивается от идеи бессословного, с его точки зрения, подлинно народного общества, которое одно может обеспечить монархии почву и крепость. «Мощная царская власть» нуждается в народной силе, народа как единой «массы», а народ нуждается в такой власти, которая обеспечивает его подлинные интересы. Восстановление монархии, как «народной монархии» зависит от воспитания народа в монархическом духе; делать это сможет только новая интеллигенция, преданная монархии и воспитанная в монархическом духе. Как только в народе укрепится монархический дух, так сразу народ станет изъявлять свою монархическую волю, появится монарх и будет восстановлена «целая система учреждений — от Всероссийского престола до сельского схода»[919]. При всей яркости этой концепции, верности отдельных характеристик, ясности понимания национальной идеи в России («Русская идея государственности, нации и культуры являлась, является и сейчас, определяющей идеей всего национального государственного строительства России»), точка зрения Солоневича страдает очевидным «интеллигентским утопизмом», а также полным непониманием места Русской Православной Церкви в этом процессе.

Мы не ставим себе задачу присоединиться к тем или другим авторам, но попытаемся ответить на вопрос о характере субстанции по имени «русский народный монархизм»: что это такое — идея (идеология), знание, социальный, политический или культурный опыт, а может быть, это цивилизационно‐жизненная среда в государстве? Во всяком случае, монархизм для русских был не только идеалом политической системы; монархический опыт стал частью русского этнического сознания, частью русской (великорусской) этничности (этнического опыта). Совершенно очевидно, что в монархии и монархе был реализован религиозно‐политический идеал народа, настолько, насколько он мог быть реалистично реализован в условиях земных реалий и несовершенства. И наличие идеала — монархии, существовавшей в стране с середины XVI в. по 1917 г., т. е. почти 400 лет, — налицо. Как и проявление несовершенства, когда монархия была сметена революцией, оставив, безусловно, монархизм, как этнический опыт в душе народной, как неотъемлемую часть его коллективной личности, до сего дня. Вот почему, даже после смены монархии одним, потом другим строем, в народной памяти на уровне выбора «добра и зла», на уровне идеала и отклонений от него все же сохраняются старые точки притяжения для народного чувства и мысли. Одной из таких важнейших точек является национальная идея. Конечно, не сама эта формулировка, а та суть, которая за ней стоит.

Важно обозначить, каким было «поле активности» двух субъектов монархизма: царя и народа, ведь именно они были ответственны перед Богом (такова была логика происходящего) за свою долю политических трудов. Со стороны царя — это была «монархическая идеология», со стороны народа — «монархическая или национальная идея»[920]. Идея и идеология как единство и общая — для монарха и народа — деятельность и позволяли не выходить за рамки равных отношений, как и совместных усилий по поддержанию общеполитического порядка в стране. Они не должны были противоречить друг другу, но напротив — помогать и дополнять друг друга. Конечно, царь и народ были не просто субъектами, но — разными субъектами: царь был единоличным субъектом, а народ — коллективным. Но особое качество их субъектности вполне очевидно, оно укладывается в объективные и осязаемые параметры единичности, каким обладал русский народ (этнос), с его одним языком (русским), с одной верой (православной), общей культурой и историей. Единичность же царя, как помазанника Божия, также характеризуется этноценностным императивом, которым царь обладал, но еще и — объединяющей (с точки зрения российского пространства) народ силой. Первенствующей силой, ответственной за народ перед Богом, была не Церковь, а царь. Это вытекало из властных прерогатив царя; он считался главным лицом, ответственным за землю, за территорию страны — Отечество. Вся земля была его отчиной, из которой и осуществлялись пожалованья за службу. Такая система, во всяком случае, сложилась к XVI в., когда установилась самодержавная монархия. Ответственность за землю подразумевала и ответственность за народ (а потом и народы), живший на этой земле. И хотя это была не политическая, а религиозная ответственность, вытекающая из того, что царь был помазанником Божьим, но именно этот фактор двойной ответственности в конце XVI в. и позже сыграл свою роль в деле прикрепления крестьян к земле, т. е. установления крепостного права. Особо отметим, что процесс прикрепления в первоначальных своих намерениях не сводился к меркантильным, материальным причинам (для обогащения), а скорее подразумевал несколько идеальных мотивов: 1) новые возможности для централизованного управления страной, когда земли, полученные за службу, должны были сохранять свое качество, в том числе в отношении численности населения на них; 2) чтобы владельцы земли могли по‐отечески заботиться о переданным им в управление людям; 3) наконец, чтобы существовала определенная стабильность в управлении данными территориями. Конечно, «человеческий фактор» сыграл свою роковую роль — превращения идеального в материальное, — в результате чего прикрепление к земле крестьян постепенно, а особенно в послепетровской России, стало поводом для многочисленных злоупотреблений со стороны помещиков, и даже возникновения, с разрешения власти, на каком‐то этапе, «рынка крепостных душ». Но если отвлечься от факта злоупотреблений, а остановиться на главном, то нельзя не согласиться с позицией К. Н. Леонтьева, писавшего: «Вся Россия, и сама Царская власть возрастали одновременно в тесной связи с возрастанием неравенства в русском обществе, с утверждением крепостного права и с развитием того самого „наследственного чиновничества“, которое так не нравится столбовому, 600‐летнему — И. С. Аксакову»[921]. Эту же мысль проводит и Д. И. Менделеев,