Читать интересную книгу "Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко"

скорее виртуальный вождь, мифологический, с которым связан успех победы революции и создание государства нового — советского — типа. Но мифологический вождь Ленин на сегодня пока побеждает реального вождя Сталина, потому что такой вождь более выгоден всем либеральным и антироссийским, и антитрадиционалистским силам. Лениным легко манипулировать, акцентировать необходимые смыслы, со ссылкой на нужный контекст его текстового наследия; Ленина до сих пор на официальном уровне не принято связывать, в отличие от Сталина, ни с одним из крупных большевистских провалов (ни с репрессиями, ни с голодом, ни даже с гонениями на Церковь (!). Последнее особенно примечательно, потому что ленинский период почти целиком приходится на первые революционные годы, на которые, как на объективные обстоятельства послереволюционной разрухи и хаоса, легко сваливать и гонения на Церковь, и саму Гражданскую войну. Ленин на сегодня официально выведен из‐под удара «суда истории»; памятники ему сохраняются во всех крупных (и не только крупных) городах страны; мавзолей продолжает быть особым центром Красной площади, где совершаются важнейшие праздничные мероприятия страны; он доступен для посещения; в отношении Ленина не вынесено ни одного официального государственного суждения, подобного тому, что было сделано в отношении Сталина на XX съезде.

Ленин — это другой тип вождя и другой тип вождизма, который принципиально отличается от сталинского типа. Здесь человеческое полностью поглощено камнем или бронзой, и памятник в силу этого обладает неограниченными манипулятивными возможностями, сюда может быть пристегнута любая легенда, любой миф, отвечающий неким революционным чаяниям масс и исторической злобе дня. На Ленина сегодня с любовью глядят Китай, Вьетнам и Куба, его почитает Корея, к нему растут симпатии в Японии, да и на Западе он сегодня чуть ли не главный авторитет для левых. Ленин как бы связывает воедино коммунистическую и буржуазную идеи в одно целое и дает шанс убить двух зайцев. Ленин, как миф, позволяет самому вождю быть номинальной фигурой, без всего того, что было связано с именем Сталина, когда вождь буквально погружен во все детали исторического развития, он тесно привязан к народу. Ленин же освобожден от обузы народности, он — вождь, но вождь революции, а не пролетариата, или иной социальной группы, и это тоже привлекает к нему буржуазные силы. От Сталина‐вождя можно ожидать неожиданных поступков, он может быть нелогичен, более суров, чем нужно человечеству; человеческое в нем, как оно ни мало, формирует индивидуальное поле национального развития. Все это совершенно недопустимо для противоположной социалистическому лагерю стороны. Вот почему и там вырабатывается понимание о более предпочтительном — ленинском — типе вождизма, вожде чисто партийном, а не народном. Такой вождь в глазах Запада (а теперь и коммунистического Востока), конечно, может называть себя народным, может играть в народность, как это делал Ленин, апеллировать к архаике и близким народу образам бунтарей, но не делать эти образы основой своей идентичности. И самое главное — такой вождь не должен реализовывать сталинский вариант народной мобилизации. По сути, сегодня на земном шаре сталинский тип вождя (и то как тип, а не как идеал) сохранился только в Северной Корее.

Ленинский период (1917–1921 гг.) многие современники оценивали крайне негативно, из‐за страшной волокиты и бюрократизации. Возмущался М. Горький в 1920 г., что советская власть стремится к централизации, а она привела, считает он, самодержавие к гибели. «Вы говорите, что у нас в „Доме искусств“ буржуи, а я вам скажу, что это все ваши же комиссары и жены комиссаров»[915]. Горький сказал Чуковскому с глазу на глаз, что не верит в коммунизм, который строят сегодняшние большевики[916]. Чуковский отмечает: «Ругают большевиков все». Сумели бы большевики построить социализм, если бы сохранилась модель вождизма партийного типа, наподобие той, какую сегодня используют в Китае? Думается, что сумели бы, если бы смогли, как современный Китай, опереться на западные технологии и западный рынок, но при Ленине такой перспективы перед молодой советской республикой не открывалось. Нужен был сталинский план индустриализации и коллективизации, чтобы Запад, хотя бы частично и на короткий срок, как в 1930‐е годы, стал делиться своим техническим потенциалом. В Китае сегодня ситуация зеркальная той, что была в СССР; сначала, при Мао Цзе Дуне, страна прошла сталинский, народно‐мобилизационный период вождизма, потом начался ленинский этап, связанный с Дэн Сяо Пином и последующими генсеками. Сейчас нет смысла говорить об успешности в Китае ленинской модели вождизма, потому что пока неизвестно, чем закончится этот эксперимент. В любом случае уже ясно, что ленинская модель — это своего рода либерально‐социалистическая модель, рассчитанная на частичную, но глубокую интеграцию в западную экономику и западный рынок. Вождь в этой модели практически растворен в коллективном уме партии, но это состояние не является состоянием равновесия, как показывает исторический опыт. Как бы ни было выгодно стране и народу жить по этой модели, но в основе ее лежит вождистская форма правления, идентифицирующая себя с борьбой и движением, с постоянными переменами, и потому она не может долгое время оставаться в состоянии статики. Внутри советской ленинской модели постоянно шла борьба вождей за первенство, закончившаяся победой Сталина; при Сталине партийная власть была доведена до абсурда. Затем маятник стал раскачиваться сильнее. Нынешняя ленинская модель Китая также предполагает возвращение на каком‐то историческом этапе к «подлинному» национальному лидеру, вождю наподобие Мао. И такая работа, думается, сегодня не просто «идет», она кипит постоянно внутри китайской элиты.

Другое дело — современная Россия, фактически отказавшаяся от приоритета партийности, которая сегодня играет больше декоративную, чем сущностную роль. Страна как будто встала на путь западного парламентаризма, где роль партий ограничена выборными дебатами и некоей текучей организационной деятельностью. Там сегодня не партии формируют и поддерживают вождя, как ясно показали последние выборы президента США, а некие «силы» (финансово‐экономические, информационные, общественные). Партия в условиях господства вождистских форм власти всегда была формой посредничества вождя и народа, поскольку часть народа состояла в партии, особенно при Сталине, когда партия стала массовой. Ее формальная роль в поддержке руководителя страны, который на сегодня имеет неофициальный статус «национального лидера», позволяет говорить, что и в нынешней Россия модель вождизма стала напоминать западную. Однако есть и отличия. Западные «силы», корректирующие деятельность президента, находятся лишь частично внутри государственного аппарата, а большей частью они расположены за пределами его, они не видны. Российские силы, судя по всему, все сосредоточены в государственном аппарате, и они полностью подчинены президенту. То есть власть Российского президента в этом контексте гораздо более сильная, концентрированная и эффективная. Но и у Российского президента есть своя «ахиллесова пята» — это властные полномочия глав национальных