Читать интересную книгу "Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко"

писавший уже в пореформенное время: «русский мужик, переставший работать на помещика, стал рабом Западной Европы и находится от нее в крепостной зависимости, доставляя хлебные условия жизни… Крепостная, т. е., в сущности, экономическая зависимость миллионов русского народа от русских помещиков уничтожалась, а вместо нее наступала экономическая зависимость всего русского народа от иностранных капиталистов»[922]. Д. И. Менделеев не знал, что очень скоро, после революции 1917 г., «весь русский народ» будет втянут в еще более страшную зависимость — от утопистов‐революционеров, которые лишат его уже и личной свободы.

Вместе с тем нельзя вырывать даже эти негативные свидетельства из контекста истории и только ими оценивать монархию в России. Во‐первых, только часть крестьян относилась к числу частновладельческих (около 40 %); во‐вторых, абсолютное большинство помещиков все же относились к своим крепостным по‐человечески, и даже по‐отечески, заботясь о них и создавая благоприятные условия для их хозяйственной и духовной жизни. Главное же, Россия вынуждена была набирать все новые, более быстрые, экономические обороты (движение в сторону создания единого аграрного и промышленного рынка в стране) и на ходу изыскивать все новые возможности для централизации огромной страны, в условиях весьма жесткого внешнеполитического давления со стороны западного мира на протяжении всего имперского периода. И здесь первенствующую роль играл именно фактор народного монархизма, а точнее — глубина понимания народом идеи православного монарха. Известный знаток правового статуса российского монарха М. В. Зызыкин считал, что монархическая власть объединяет общество, все народы империи, для всех являясь национальной идеей. «Она (верховная власть. — О. К.) является объединительной национальной идеей, воплощающейся в конкретном органе, и призвана регулировать, примирять и согласовывать все частные силы. В этом обязательном их примирении ея основной смысл»[923]. В этом смысле понимал национальную идею и Л. А. Тихомиров, для него она — православный монарх, не ограниченный парламентом, и народ, его поддерживающий и имеющий гегемонию в империи[924]. Вот почему, имея перед глазами другой вариант национальной идеи — монархии, частично ограниченной парламентом (Думой), Лев Александрович переживает трагедию исчезновения национальной идеи. Незадолго до революции, в 1913 г. он пишет об опасности для России жизни без национальной идеи, поскольку ее место (место царя и народа) заняла забота о материальном преуспеянии[925].

Конечно, существовали свои объективные причины, влияющие на разрушение классической (точнее, традиционной) связки «монарх — народ». В имперскую эпоху этническая единичность народа (русского) была расширена за счет новой — гражданской идеи, которая включала в себя этническую (русскую) монархическую идею как сердцевину, как ядро гражданской идеи. Соответственно и монархическая идеология стала шире, сделавшись императорской, включающей в себя новый элемент — светскость монарха, и этой светскостью как бы обволакивающей монархическое религиозное ядро — помазанника Божия. То есть конструкция двух субъектов (народа — монарха) стала более сложной, более рассчитанной на формальные механизмы, регулирующие их взаимоотношения. «Национальная идея народа» и «идеология монарха» вступили в достаточно непростые смысловые связи, причем местом пересечения смыслов становится светская составная часть идеологии монарха и идеи народа. Остановимся на каждой из сторон в отдельности.

Монархизм как народная национальная идея

Национальной идеей русского народа всегда был православный монархизм. Чтобы поддерживать монархическую идею в ее чистоте и цельности, народ должен был сам быть цельным и единым, но в течение всего имперского периода русский народ терял свою цельность и единство. За XVIII столетие от единого народного тела практически отделилось дворянство и государственное чиновничество. К народу все более стали относить простонародную, в основном крестьянскую его часть. Это в значительной степени сузило возможности для народного монархизма, он становится именно простонародным (крестьянским), а значит, во многом не озвученным на уровне политики и художественной культуры. Из фольклора постепенно уходят исторические песни о царях, былины, былички на эту тему, поскольку подобный фольклор требует самой широкой социальной базы из числа авторов, исполнителей, зрителей, которые не могли быть ограничены только крестьянской средой. Петр I — последний народный фольклорный персонаж, на котором закончилась эта широкая фольклорная традиция[926]. Однако повсеместно в крестьянских избах до революции висели портреты правящей царской семьи (царя и царицы), об этом свидетельствуют ответы корреспондентов бюро князя В. Н. Тенишева (а это уже конец XIX в.), что было ярким свидетельством народного монархизма[927]. «Портретов имеется совсем мало и исключительно только благополучно царствующего Государя Императора Николая II, супруги Его Государыни Императрицы Александры Федоровны, и бывших государей и государынь»[928]. Интересно отметить, что бывали примеры, когда крестьяне вешали рядом с портретами российских царей портреты иностранных королей[929]. Были случаи уже в 1990‐е годы, когда эти портреты доставались из сундуков или чердаков в сельских избах, где они продолжали лежать все советское время и ждать своего времени[930].

Уход в армию новобранцев в народной среде повсеместно рассматривался как «служба царю‐батюшке». Действо проводов обставлялось торжественно: новобранцы перед призывом гуляли, ездили на лошадях по селу с колокольчиками, так же, как при «свадебном поезде». Перед прощанием каждый призывник получал благословение от родителей, которые снимали для этого образа и давали сыну напутствие служить царю верой и правдой. «Ну, сынок, сколь ни горюй, а ехать надо, пора тебя благословить, да и в путь‐дорогу! Сын говорит: „Благословите меня, родители, служить верой и правдой царю и отечеству“. Его благословляет сначала отец, потом мать, потом крестные отец с матерью. Потом начинается прощание. Все плачут. Мать причитает»[931] (Новгородская губерния, Белозерский уезд). Но в фольклоре, посвященном проводам новобранцев, особенно прежних лет, когда солдатская служба измерялась 25 годами или даже пожизненным сроком, конечно, звучали и драматические, горестные ноты. Звучали слова «неволя», «чужбина» и т. д. Народ никогда не терял реализма в отношении жизненных перипетий на царской службе, но и не связывал эти тяготы солдатчины с самой властью или дурными качествами царя. Песня может соединять в себе и хвалу царю, и печаль о тяжкой службе: «если Бог тебя помилует, Царь чином пожалует», — поется в песне. Но есть и слова: «повезли моего дитятку, в чужую дальнюю сторонушку, во большую во неволюшку, что во службу да во царскую»[932].

В этом контексте описание царских встреч также не надо рассматривать как дежурный официоз, или же, как это представлял А. А. Блок — проявление чувств «черни»: «Чернь петербургская глазела подобострастно на царя… И царь огромный, водянистый — с семейством едет со двора»[933]. Конечно, это высокомерные слова человека, оторвавшегося от народной гущи, потерявшего уже веру и потому не чувствующего то, что чувствовали многие другие в этот момент. В народном благоговении перед царем при таких встречах все