напрягался всем телом, не желая жить инвалидом и готовясь к самоубийству. То опять уходил в себя, не реагируя ни на предложение пообедать, ни на обращения к нему других раненых солдат, что находились с ним в одном помещении госпиталя.
Через несколько часов Егор принял для себя, как он посчитал, единственно верное решение. Повернувшись набок, он взял лежавший на полу под кроватью свой вещмешок, сопровождавший его по всем военным дорогам вот уже третий год подряд. Тот был тяжелым. И хоть и не было в нем ничего особенного, кроме обычного солдатского скарба из запасных портянок, бритвенных принадлежностей, котелка, кружки, ложки, писем из дома, наград в платочке, куска мыла да кое-какой мелочи, имел он заветный для разведчика груз.
Развязав узел, Егор медленно извлек кобуру с трофейным, добытым когда-то в бою «вальтером», с которым никогда и нигде не расставался. И хоть и досматривали вещи раненых еще перед погрузкой в санитарный поезд и изымали найденное у них оружие, свое имущество разведчику удалось утаить. Отстегнув клапан, он выдернул пистолет из кобуры и, повернувшись на спину, положил его на грудь, пытаясь собраться с мыслями для решающего шага. Жить инвалидом с одной ногой Егор не собирался. Он представить себе не мог, как будет возвращаться домой на костылях и как предстанет таким перед отцом с матерью.
Да и дома-то у него не было. После сожжения гитлеровцами родной деревни еще в декабресорок первого года родители его, чудом избежав гибели, перебрались за линию фронта и встали на временный постой в какой-то деревне, где записались на работу в местный колхоз, чтобы получать пропитание за трудодни. Так что своего угла у них не имелось. Жили они в качестве подселения в чужом доме вместе с его хозяевами и надеялись на то, что со временем вернутся к пепелищу, где смогут построить новую избу и заведут хозяйство, чтобы жить так, как жили до войны.
Егор знал все это из писем. Знал, что с лета сорок первого года нет вестей от старшего брата, ушедшего на фронт по призыву еще в первый военный месяц. Знал, что младший брат ушел на фронт семнадцатилетним и уже был ранен под Курском, а сейчас находится в Гороховецких лагерях, где осваивает боевую технику, готовится стать танкистом, а значит, и он скоро вернется на фронт, где людям его новой военной специальности не отведено много времени на жизнь. Из всего осмысленного Егор делал вывод, что может единственным из всех сыновей вернуться к родителям. Но только одноногим калекой.
Эта мысль не давала ему покоя. Жить с одной ногой, передвигаясь на костылях, во всем испытывая проблемы и трудности, он никак не хотел. Не хотел быть обузой отцу и матери. Не хотел становиться инвалидом. Холодный трофейный «вальтер», крепко удерживаемый рукой, лежал на его груди. Егор закрыл глаза, стиснул зубы, напрягся всем телом, снова почувствовал боль в ногах и передернул затвор пистолета, дослав патрон в патронник. Тот щелкнул, издав характерный звук на всю палату.
– Ты чего это, братишка? – испуганно протянул один из раненых, увидев пистолет в руке Щукина.
– Не дури, парень! – прохрипел еще один солдат.
– Оставь это, братец! Брось затею! – почти прокричал в его сторону кто-то в помещении.
Послышалась возня. Чьи-то шаги устремились к двери.
– Санитары! Санитары, сюда! – закричали в коридоре.
Егор почувствовал, как к его руке кто-то тянется. Реакция его была мгновенной. Отработанным движением он перехватил запястье того, кто стремился забрать у него «вальтер», вывернул схваченную конечность и резко откинул в сторону.
– Не трогайте меня! – громко и злобно рявкнул он и открыл глаза.
Потом быстро осмотрелся по сторонам и добавил уже намного тише:
– И не мешайте. Я все уже решил для себя.
Солдаты в палате опешили. Часть из них, кто мог ходить с костылями, попытались быстро покинуть помещение. Кто от страха, а кто за компанию с ними. С Егором оставались те, кому смерть после фронта уже была не страшна, и те, кто не мог самостоятельно передвигаться из-за ранений.
– Не дури, парень, – снова произнес кто-то в палате, пытаясь вразумить решившего застрелиться разведчика.
В коридоре зашумели. Дверь распахнулась, и в проеме появился тот самый доктор, что днем ранее вынес приговор об ампутации ноги сержанту Щукину. Разведчик встретил его равнодушным взглядом. Рука с пистолетом на его груди зашевелилась. До решающего рокового выстрела оставался всего один шаг. Видя открывающуюся картину, доктор направился прямо к кровати Егора. На ходу он схватил стул, что стоял возле входа, приставил его к койке раненого, сел и медленно заговорил с ним тихим голосом:
– Понимаю тебя, разведчик. Сам такой. Я бы тоже так сделал, как ты. Жизни не представляю в роли калеки.
Щукин медленно повернул лицо к врачу.
– Я ведь все узнал про тебя, – продолжил тот, извлекая папиросу из простенького алюминиевого портсигара, что собственноручно делали раненые солдаты, в руки которых попадалась обшивка сбитых и упавших на землю немецких самолетов.
Доктор закурил.
– Ты, оказывается, много боевых отличий имеешь. Четыре раза награжден! У меня таких пациентов еще не было. – Он выдохнул дым и повернулся к разведчику. – Генерала довелось лечить. Так тот трижды орденоносцем оказался. Героя Советского Союза тоже выхаживал. А вот солдата с четырьмя наградами впервые судьба мне подкинула. Ты первый такой!
Егор почти не реагировал на его слова. Он равнодушно смотрел то в потолок палаты, то как курит врач и продолжал сжимать в руке готовый к выстрелу «вальтер».
– Я вот что подумал, сержант, – чуть громче обратился к нему доктор. – Над ногой твоей я могу, конечно, поколдовать какое-то время. Но гарантии дать у меня не получится.
Глаза разведчика вспыхнули от услышанного. Сердце его заколотилось сильнее. В нем поселилась крохотная надежда на спасение, на жизнь.
– Дело будет непростое, – делая вид, что не обращает на реакцию Щукина никакого внимания, продолжал говорить врач, пряча выражение своего лица за густым облаком табачного дыма. – Придется очень болезненно промывать тебе рану. Возможно, не раз и не два. Если дело пойдет и ты все выдержишь, то ногу твою спасем.
Егор от удивления приоткрыл рот. Глаза его засияли. Рука с пистолетом в ней дернулась. Пальцы разжались, и «вальтер» упал ему на грудь.
Доктор продолжил:
– Сам, наверное, знаешь, что когда пуля в тело твое попала, то за собой она протащила всю грязь от твоей формы, которую на фронте ты не особо часто стирал. Да, я понимаю, что не до стирки там было. Но вся дрянь, какая на одежде и сапогах