и, не отводя глаз, начал сверлить взглядом своего гостя. Через полминуты офицер произнес:
– Сержант Щукин.
– Так точно, – ответил Егор, стараясь в присутствии старшего по званию принять лежа на кровати стойку смирно.
Старший лейтенант опустил взгляд, начал что-то рассматривать, что лежало на его ладони, а потом выложил это на простыню рядом с плечом Егора.
– Вопросов к тебе, сержант Щукин, у меня нет. Выздоравливай, возвращайся в строй и бей фашистскую гадину дальше, – произнес он, потом резко поднялся со стула и, надев на голову фуражку, направился к выходу.
Тот проводил его взглядом и посмотрел на предмет, что положил офицер на простыню рядом с ним. Это были его собственные награды и орденские книжки. А возле кровати лежал на полу ставший родным солдатский вещмешок бойца. Днем ранее особист изъял все для досмотра, после случая с трофейным «вальтером», а потом вернул, предварительно тщательно изучив его нехитрое содержимое.
– Видал, как оно может быть? – обратился к Егору тот самый раненый, что вчера первым подсел к нему на край кровати. – Если ты заслуженный герой, то тебе многое прощается, даже в контрразведке.
– А что? Особист – нормальный мужик! Просто работу свою делает, и все, – заключил солдат на костылях, остривший днем ранее по поводу наличия в вещмешке разведчика противотанковой мины.
Толпу собравшихся возле койки Егора раненых отвлекла неожиданно произнесенная кем-то громко и демонстративно сказанная фраза:
– Старшина идет! Дядя Вася!
В палату в сопровождении пожилой медицинской сестры вошел низенький, с большими пышными усами, седой и кривоногий солдат, погоны которого не было видно из-за накинутого поверх гимнастерки белого халата.
– Старшина – завхоз госпиталя, – прошептал один из раненых на ухо Егора. – Дядей Васей все кличут.
Разведчик вытянулся на кровати. Усатый солдат в халате направлялся к нему.
– Это ты вчера тут пистолетом размахивал? – не останавливаясь, произнес старшина, уставившись на бойца и особенным взглядом, как бы по-хозяйски, разглядывая того с головы до ног.
– Я, – немного растерянно ответил Егор, не понимая, что хочет от него завхоз госпиталя.
Старшина нахмурился, продолжая бороздить взглядом по кровати и телу раненого. Закончив осмотр, он произнес:
– Приказано после обеда тебя помыть и побрить. Готовься. Я приду за тобой. А это, – он указал пальцем на лежащие на простыне награды разведчика, – я у тебя заберу на время, а потом верну. Приказано гимнастерку тебе новую справить. Чтоб все чин по чину было. Чтоб с иголочки у меня был.
Дядя Вася бесцеремонно, но аккуратно, будто с глубоким уважением, сгреб в ладонь ордена и медали Егора.
– После обеда, – снова произнес он и, повернувшись, направился к выходу из палаты, все так же сопровождаемый медицинской сестрой.
Как и было назначено старшиной, сразу после обеда два санитара с идущим перед ними завхозом госпиталя прибыли в палату за Егором. Его аккуратно переложили с кровати на носилки, укрыли шинелью и понесли куда-то во двор. Путь завершился в небольшом здании за пределами госпиталя, где было тепло, и бойца поджидали три медицинские сестры в халатах и брезентовых фартуках. В углу помещения, куда внесли носилки, топилась печь-каменка, на которой грелись две огромные кастрюли с водой, что было заметно по обилию пара над ними. На веревках вдоль стен висели куски материи. Было влажно, пахло мылом.
Егора переложили с носилок на огромного размера стол с мокрой поверхностью.
Одна из медсестер, женщина по возрасту как мать разведчика, произнесла довольно бесцеремонным тоном:
– Нас тут стесняться нечего. Тут вас каждый день по два-три десятка моем. Так что не кривляйся. Быстрее начнем, быстрее отмоем тебя. А то со вшами и прочей заразой привозят вас с фронта.
– За рану свою не беспокойся. Мы опытные, не замочим ее, – как бы успокаивающе, в противовес первой медсестре, произнесла вторая, такая же по возрасту, но, как показалось Егору, с более добрыми глазами.
– Вы мойте его, а я за бритвой! – перебил женщин усатый старшина дядя Вася.
Примерно через два часа носилки с разведчиком, облаченным в чистое исподнее, прошедшим через помывку, бритье щетины на лице и перевязку ран, внесли назад в палату. Там, как заметил Егор, произошли изменения. Койка его теперь стояла в углу возле окна. Белье на ней было полностью заменено на чистое и свежее. Рядом с кроватью поставили стул, на котором лежал вещмешок с его личными вещами. А на самом видном месте в палате, над кроватью Щукина, прямо на стене, красовалась его новенькая гимнастерка с сержантскими погонами, сиявшая белизной подшитого подворотничка и его наградами над клапанами карманов.
– А это зачем, товарищ старшина? – удивленно пролепетал Егор, обращаясь к дяде Васе. – Перед людьми неудобно. Нельзя же так. Разрешите убрать.
– Не разрешаю! – резко перебил его завхоз госпиталя. – Приказ начальства. Всех героев, что тут проходят лечение, отметить перед остальными новой формой одежды с обязательным ношением знаков отличия на ней.
Егор с шумом выдохнул воздух. К такому отношению к себе, воспитанному в скромности, стыдливости перед другими, когда его в чем-то возвышают или прославляют, он не привык. Лицо его загорелось от чувства неловкости. Он встретился глазами с тем самым раненым солдатом из своей палаты, который съязвил вчера насчет противотанковой мины.
– Помоги снять, – прошептал он ему, пока старшина отвлекся на разговор с кем-то из санитаров.
Боец на костылях нахмурился в ответ, пожал плечами и отвернулся, давая понять, что не собирается выполнять просьбу разведчика.
Егор посмотрел на еще одного раненого, который мог самостоятельно передвигаться при помощи трости. Тот также отвел взгляд в сторону. Чуть позже, пока завхоз госпиталя все еще беседовал с кем-то из персонала, он подошел к разведчику и прошептал:
– Никто не поможет тебе, сержант. Все, наоборот, зауважали тебя. Только не подумай, что за награды твои. Тут достойных ребят хватает. Просто ты первый, кто своего здесь добился, заставил докторов шевелиться. Нет, ты не подумай. У них работы и так выше крыши. Иные на ногах еле стоят, так умаются. Мы к ним со всем почетом относимся. Только как тебя в операционную унесли, а потом на помывку, так нам всем белье постельное раньше срока сменили. Жалобы записали. Для этого сам особист приходил да вежливо со всеми разговаривал. А потом нам всем по чуть-чуть спирта раздали, прямо как по-фронтовому.
У Егора от удивления вытянулось лицо. Обстановка и так для него была непривычной. Он давно не видел такой чистоты, белизны, больших окон, не спал на свежем белье. Два с лишним года фронта полностью отучили его от соблюдения чистоты и стерильности. Даже баня на передовой или в ближнем