вся атмосфера, помимо запахов, дополнилась криками раненых, доносившимися из дальних помещений, стонами и еще более пронизывающей спиртовой вонью. Боец поморщился. Было видно по всему, что работа госпиталя отлажена и лечение раненых поставлено на поток. Одних куда-то несли на носилках, как его самого. Другим помогали идти санитары. Кто-то следовал сам, не нуждаясь в посторонней помощи. В коридорах звучали команды, отдаваемые как мужскими, так и женскими голосами. Сновали медсестры и санитары, не особо различимые по виду, так как все были облачены в посеревшие от частой стирки медицинские халаты.
Носилки с Егором поставили на пол. Кто-то в стороне громко произнес его фамилию и добавил:
– На перевязку!
Двери рядом распахнулись. Медсестра в измазанном кровью халате стала придерживать их, а в коридор санитары быстро вынесли и потащили дальше носилки с человеком, издававшим протяжный стон. Егор проводил их глазами и тут же одернулся оттого, что за другой дверью кто-то завопил от боли. Послышался мат и команда, отданная низким женским голосом. Мимо пробежала медсестра с каким-то инструментом в руке и скрылась за той самой дверью, что очень слабо заглушала крик раненого и, видимо, оперируемого сейчас бойца.
– Следующий! – произнес кто-то невидимый Егору.
Носилки с ним тут же были подняты с пола и занесены в хорошо освещенное и пропахшее спиртом помещение. Над разведчиком склонились одновременно две головы в очках и медицинских марлевых повязках на лицах. Прозвучало привычное требование:
– Фамилия, звание, год рождения, номер воинской части?
– Сержант Щукин, двадцать третьего года. Пятая стрелковая дивизия, двадцать седьмой артполк, – отчеканил Егор, чувствуя пробежавшую по телу легкую дрожь от волнения.
– О! Артиллерия прибыла! Боги войны! – произнес один из тех в медицинской маске, кто склонился над ранеными ногами солдата.
– Я разведчик! – ответил ему Щукин.
– Ну раз разведчик, то терпи, – прозвучал из-под повязки на лице врача голос. – Сейчас очень больно будет.
К словам о том, что будет очень больно, Егор уже привык. Сколько раз ему доводилось это слышать от санитаров, фельдшеров, медсестер и врачей, обрабатывавших ему раны в госпитале, в санитарном батальоне или на передовой. Анестезии не было. Вернее, была, но только в виде водки или спирта, иногда разбавленного водой. Но всегда было одно: приходилось терпеть, стиснув зубы, и кричать от боли, когда сил сдерживаться просто не оставалось.
Врач кивнул кому-то позади Егора. Его голову тут же приподняли, к губам поднесли железную кружку и влили в рот содержимое, что тут же через силу было проглочено разведчиком. Едва он начал справляться с преодолеваемым рвотным рефлексом, как очень сильная и резкая боль пронзила все его тело. Было понятно, что врачи колдовали над его ногами, делали свое дело. Голову Егору опять приподняли и снова стали вливать из кружки в рот очередную порцию водки. Он снова глотал ее, но уже не чувствовал вкуса, пил без внутреннего отторжения, без ненависти, просто глотал, и все. Ему казалось, что лучше так, с водкой в желудке и в крови, чем без нее. Так легче. Сознание притупится, боль не будет казаться такой сильной.
Пустое чрево его, со вчерашнего утра не принимавшее никакой пищи, быстро всосало алкоголь. Кровь в жилах разбавилась водкой. Если ему еще поднесут кружку с водкой, то он проглотит и ее, только бы не терпеть надоевшую сильную боль, не дававшую ему покоя уже несколько дней.
Сколько врачи возились с его ногами, Егор не знал. Они ругались на кого-то вполголоса, ворчали, отдавали команды медсестрам и продолжали делать свои манипуляции над его ранами.
– Левая в порядке, – тихо, будто сам себе под нос или стоящему рядом доктору произнес один из врачей в очках и в марлевой повязке на лице. – А вот другая…
Егор вопросительно посмотрел на него. Опьянение проходило. Сознание почти вернулось. Он сосредоточился на услышанных словах и будто начал ждать приговора.
Доктор громко произнес, обращаясь к коллеге:
– Готовьте к ампутации!
Хмель вылетел из тела разведчика со скоростью пули. Он рванулся всем телом вверх, почти что сел на перевязочном столе. Его успели перехватить чьи-то сильные руки, прижали книзу, стали держать, не давая больше подняться.
– Что?! – едва не прокричал Егор. – Какая ампутация?
Врач перевел дух, прекрасно понимая, что сейчас он вынес приговор солдату, навсегда делая его инвалидом войны.
– Так надо, братец! Отвоевался ты! – снял он с лица маску и посмотрел на моментально протрезвевшего Щукина.
Их глаза встретились. Усталый взгляд доктора успокаивающе смотрел на искаженное приговором лицо раненого.
– Все говорит о начинающейся гангрене. Если бы сразу тебе рану промыли как следует, то все было бы хорошо. А на данный момент я уже не могу ничего поделать. Если ногу не отрезать сейчас, то потом будет уже поздно. Помрешь!
– Как же так? – умоляюще затараторил Егор. – Неужели ничего нельзя сделать? Я не могу быть без ноги. Как же я без нее? Я разведчик! Мне на фронт надо. Как же я без ноги воевать буду?
– Да отвоевался ты! Как ты этого не поймешь? Домой поедешь! К родным! – попытался отвязаться от приговоренного военврач, привыкший возвращать к жизни солдат, отрезая у них конечности, которые было уже не спасти.
Ему, конечно, было жалко разведчика, геройски воевавшего, пережившего многое на фронте. Но другой меры не было. Ногу нужно было отнимать, а человека записывать в калеки, несмотря на то что ему всего двадцать лет, а жизнь едва началась. И хоть и не было почти ничего хорошего в ней, в этой жизни, а последние годы забрала война, другого предложить доктор не мог. По его воле сержант Щукин навсегда становился инвалидом.
– Нет! Нет! – кричал пьяный и одновременно протрезвевший Егор, покрываясь холодным и липким потом. – Я не дамся! Я застрелюсь!
– Домой поедешь, к родным, – успокаивала его пожилая медицинская сестра, помогавшая врачу делать перевязку.
– Нет у меня дома! Фрицы сожгли его! – прокричал в ответ Егор, начиная рыдать, мотая по сторонам головой. – Я застрелюсь, но инвалидом не буду.
Но разведчика никто уже не слушал. К подобному поведению солдат на операционном столе военные медики уже привыкли. Крики и стоны раненых, их мольбы и страдания никого не смущали. Чувства притупились в потоке кровавой, но так нужной людям работы, целью которой являлись спасенные молодые жизни.
– Нет! Нет! Нет! Я не дамся! За что?! – продолжал кричать Егор, когда его уже несли на носилках назад в палату.
Весь последующий день он не находил себе места. То впадал в забытье, уставившись глазами в одну точку на потолке палаты. То тихо, без всхлипов, горько плакал, жалея себя. То