с водкой произошло уже на фронте, перед самым первым боем, когда всему личному составу прибывшей и размещенной в окопах маршевой роты выдавали порцию из наркомовских ста граммов, наливаемых в солдатские котелки ковшиком из бидона, что несли по траншеям. А уже на следующий день, лежа на операционном столе в госпитале для легкораненых, Егор получал очередные двести, а то и триста граммов водки в качестве анестезии. С тех пор он почти возненавидел спиртное и никогда не выпивал больше положенных ста наркомовских граммов, отказываясь от большего и отдавая все товарищам, в отличие от него не противившимся дополнительной порции алкоголя.
А вот сапоги Егору было действительно жаль. Всю войну он ходил в простых солдатских ботинках с обмотками. В них и в караулах был, и на дежурствах, и на занятиях по отработке каких-либо действий разведчиков, и на передовой в окопах вел наблюдение, и в поисках участвовал, и в вылазках в тыл врага. Всегда только в ботинках. Даже валенки зимой он надевал в самые сильные холода, предпочитая все равно обходиться ботинками, но уже с той портянкой, что давала больше тепла ноге.
Немецкие офицерские сапоги он добыл случайно. Нет, не снял с пленного или мертвого гитлеровца. Такого он никогда не делал. С убитых врагов вообще никто из разведчиков не брал ничего, кроме документов, оружия, боеприпасов, часов, биноклей, добротных ножей, а еще шнапса и продуктов, если нечего было есть. То есть изымалось по необходимости все то, что могло пригодиться здесь и сейчас, а может, через день или два, да еще если тебя не убьют. Все остальное считалось либо мародерством, либо плохой приметой, и поэтому у мертвых немцев никаких личных вещей никогда не брали.
Сапоги гитлеровского офицера Егор заметил в отбитом с боем у врага блиндаже. Они были совсем новые, пахли кожей. По всей видимости, их владелец берег их для чего-то, возможно, для особого случая или для поездки в отпуск домой. Но так и бросил их с остальными своими вещами в тяжелую минуту, когда напористые и отчаянные разведчики Красной Армии выгнали его из обжитого блиндажа и заставили удирать.
Егор посмотрел тогда сверху на свои видавшие виды солдатские ботинки, порядком изношенные, истоптанные, уже пропускавшие влагу. А перед ним была добротная и хорошая вещь. В наступлении все равно обувь ему никто не заменит. Да и не до того сейчас тыловикам его полка. А тут новенькие немецкие офицерские сапоги великолепного качества.
На удивление другим, Щукин имел совсем небольшой подъем стопы. Не очень типичный, не часто встречаемый. Такой иногда называли «европейским», больше характерный для немцев, чем для славян. А потому редко кто из своих с удовольствием носил трофейную обувь, просто не подходившую для ног по физиологическим причинам.
Тут Егору несказанно повезло. Сапоги пришлись ему впору. Сырые, насквозь пропитанные влагой, изношенные до предела солдатские ботинки были выброшены, а их место на натруженных ногах разведчика заняли трофейные сапоги из добротной качественно выделанной кожи. Именно поэтому спустя месяцы носки немецкой обуви, с которой он не знал никаких проблем, разведчику было жаль расставаться с ней. Цену хорошим сапогам на фронте он прекрасно знал. Знал, что добыть подобные будет потом не просто, а потому едва ли не оплакивал свою вынужденную потерю.
– Потерпи, Щукин, немного. Повозиться придется с твоими ранами, – вывел Егора из оцепенения по поводу потери военврач, склонившийся к его окровавленным ногам.
– Подержать? – прозвучал чей-то голос в стороне, задавая этот вопрос доктору.
– Не надо. Терпит человек. Привычный, мужественный, – ответил медик, одновременно похвалой подбадривая и успокаивая раненого разведчика.
Тот стиснул зубы. Боль была сильной. Пальцами рук Егор вцепился в столешницу, на которой лежал. Военврач продолжал копаться в его ранах, манипулируя над ними инструментом.
– Все. Можно повязки накладывать, – резюмировал он и с близкого расстояния посмотрел в глаза Щукину, а потом резко, чтобы привести того в чувство, задал ставший привычным вопрос: – Фамилия, звание, номер части.
– С ногами что, товарищ военврач? – умоляющим тоном спросил Егор, кривя лицо от неимоверной боли.
– Жить будешь. А танцевать пару месяцев тебе, солдат, не придется. В госпиталь поедешь, – ответил ему доктор, сунув руку в карман галифе, вытаскивая из него портсигар, и вышел из палатки.
– Как в госпиталь? – прошептал ему вслед разведчик. – А ребята, а полк? Никуда я не поеду. Тут меня лечите!
Но его уже никто не слушал. Фельдшер и медицинская сестра склонились над ногами Егора и начали накладывать на них бинты.
– Повезло парню! – донеслись из-за пределов палатки слова военврача, произносимые кому-то. – Три пули навылет и одна по касательной. Так удачно прошли, что ни кости, ни сухожилия не задели. Мясо вырвали, и все. Если с лечением не тянуть, то через пару-тройку месяцев ходить будет. Только в госпиталь его надо отправлять. Я свою работу целиком сделал.
– Хорошо, что так! – прозвучал в ответ голос, принадлежавший, как понял Егор, начальнику штаба полка. – Жаль, что он нас покинет. Хороший разведчик! С самого формирования у нас был. Столько всего сделал. Через такое прошел. Многих научил. Из первоначального состава взвода он единственный уцелел на сегодня.
Егор все слышал, но не обращал внимания на лестные слова о себе. Сейчас его волновало только расставание со ставшей родной воинской частью. Он выбывал из состава полка по причине отправки на лечение в госпиталь, откуда редко кому из простых солдат удается вернуться именно туда, где они служили ранее. Скорее всего, его будет ждать впереди новый взвод, иной полк, другая дивизия.
Он действительно прибыл в двадцать седьмой артполк в первые недели его формирования, когда еще и сам взвод разведки не был полностью укомплектован людьми. Личный состав все еще прибывал, полным ходом шло боевое слаживание, обучение пополнения, освоение приемов и методов ведения разведки. Егор пережил все это. Учился сначала сам, потом применял боевую науку на практике, набирался опыта, а затем учил других.
Глава 2
Рано утром, когда едва начался рассвет, чьи-то сильные руки подхватили за полы плащ-палатку, на которой лежал раненый сержант Щукин, и понесли его через лес в неизвестном направлении. Перед собой он видел только темное небо и ветви деревьев и окончательно пришел в себя только тогда, когда запахло конским навозом, а его самого переложили на сани рядом с еще одним раненым бойцом. Сформированная обозная колонна по чьей-то команде разом тронулась с места и, немного растянувшись по лесной дороге, со скоростью чуть быстрее пешего человека поползла куда-то.
– Насилу успел! – часто дыша от интенсивного бега,