бьются совсем рядом. Уже за деревьями, что за речкой, на поляне перед болотом кто-то воюет. А мы так и решили, что разведка наша пробивается. Надобно помочь ребятам. Ну и вышли навстречу. Проползли чуток, а там вся картина раскрылась. Один с автоматом вскочил и давай палить по фрицам. А тех видимо-невидимо. Вся поляна усыпана. Кто уж мертвый слег, а кто в ответ палит. Тут и мы подоспели. Как дали по ним разом. Так они и давай тикать.
– Там их больше дюжины осталось. И это, что мы заметили. А дальше, видать, и того больше! – вторил первому рассказчику второй.
Они оба волокли Егора, потом несли его, уложив на плащ-палатку, и все время говорили о состоявшемся бое разведчиков с гитлеровцами и о своем своевременном вмешательстве в ситуацию, рассказывая все это не то себе, не то раненому. А над их головами проносились ветки деревьев, сквозь которые мелькало немного посветлевшее небо. Запахи чередовались, пахло то свежим махорочным дымом, то керосином, то костром, то приготовленной кашей или похлебкой. Егор начинал осознавать, что попал в родные окопы и находится если не в своем полку, то в одной из стрелковых частей дивизии. Вокруг была родная русская речь, а не гавкающие вопли гитлеровцев, и то и дело попадались на глаза родные славянские лица.
– Лейтенант! – простонал Щукин, когда понял, что его внесли в помещение, напоминавшее хорошо обустроенный блиндаж, освещенный несколькими самодельными светильниками-коптилками, изготовленными из снарядных гильз.
– Разведка наша! – сказал тот, кто еще несколько минут назад долго повествовал о подробностях увиденного со стороны боя разведчиков с немцами.
– Один? Из какого полка? – послышался вопрос, резко заданный не то Егору напрямую, не то солдату, который его принес в блиндаж.
– Кто ж его знает? Отбили у фрицев за речкой, на помощь пришли, – прозвучал ответ.
– Лейтенант! – снова, почти в бреду, прохрипел Егор.
– Один был, спрашиваю? – снова послышался резкий вопрос от того, кто интересовался номером полка раненого.
– Двое. Второй мертв! – глухо ответил ему голос, насчитавший ранее не менее дюжины убитых солдат противника.
После этих слов Егор открыл глаза. Даже находясь в таком состоянии, потеряв много крови и сил, он понял всю трагичность ситуации. Командир его взвода погиб в бою. Не ранен, как он сам, а именно погиб.
– Один ты остался, парень! – произнесли ему над ухом. – Нет больше твоего лейтенанта. Убили его фрицы.
Голова разведчика отклонилась набок. Он закрыл глаза. По щеке медленно потекла скупая горькая слеза. Судьба пощадила его и на этот раз, но забрала навсегда его командира, вырвав того из жизни.
– Лейтенант! – снова, уже машинально, прошептал Егор, оплакивая в душе павшего в жестоком бою офицера, с которым свела его судьба всего на несколько месяцев совместной службы и боевой работы.
– Из какого полка? – резко перебил его мысли настойчивый голос, а в глаза ударил свет керосиновой лампы, а не светильника-коптилки.
Лампу держали в руке наверху, в метре от лица разведчика. Рядом застыло чье-то лицо, потом появилось второе.
– Из двадцать седьмого, – прошептал в ответ Егор и попросил: – Водички дайте.
– Значит, из нашей дивизии! – констатировали его ответ.
– Отправь вестового туда в штаб. Пускай сообщит, что разведку их нашли, что раненый есть и убитый, – заговорил настойчивый резкий голос, тот самый, что спрашивал у Егора номер его полка.
Разведчик открыл глаза. Глаза наклонившегося над ним знакомого военврача из дивизионного санитарного батальона смотрели на него в упор.
– Фамилия? Звание? – громко, четко, по-военному произнес доктор.
«Зачем он спрашивает? Ведь он меня прекрасно знает. Перевязывал сколько раз». – Мысли солдата путались. В какое-то мгновение он даже подумал, что находится не на земле, не в своем теле, что уже умер и его допрашивают где-то в небесной канцелярии, куда приняли вслед за павшим в бою командиром взвода.
– Сержант Щукин, – тихо пересохшими губами пролепетал он, наконец, поняв, что присутствует не где-то в облаках, а в палатке санитарной части, куда его доставили, пока он был без сознания.
– Значит, жить будешь! Раз глазами осознанно вертишь, да имя со званием помнишь! – произнес военврач и передвинулся к ногам разведчика.
Сильная боль пронзила тело Егора. Он выругался и громко застонал.
– Терпи, сержант Щукин! – сказал ему доктор и скомандовал кому-то, кто был рядом: – Ему спирту, а мне нож.
– Мне бы водички сейчас. В горле пересохло все, – прошептал разведчик вялым ртом, еле выговаривая слова.
Чьи-то сильные руки приподняли его голову, к губам приставили солдатский котелок и, наклонив его, начали вливать в рот зловонную жидкость, которая стала больно обжигать его нутро, заставляя едва ли не задыхаться ослабленный ранением организм. Егор справился с рвотным позывом, проглотил все, что в него вливали. Поддался сильным рукам и не стал сопротивляться, отдавшись во власть доктору.
Новая боль пронзила весь организм. Егору стало понятно, что с его ногами врач пытается что-то сделать. Он приподнял голову и попытался рассмотреть его работу, движения руками, действия с ранами. Тот стоял, наклонившись, и разрезал ножом голенище сапога разведчика.
– Нет! Не надо, товарищ военврач! Пощадите. Тащите так, я потерплю, – затараторил разведчик, широко раскрыв глаза и пытаясь противостоять увиденному.
– Что значит не надо, товарищ Щукин? Как я, по-вашему, с вашей израненной ноги сапог вам сниму? Голень отекла и распухла. Да и саму рану толком не видно. На передовой санитар вам уже один сапог разрезал, а второй побоялся снимать. Так сверху повязку и наложил, – не отрываясь от работы, четко проговорил доктор.
– Может, попробуете. Больно сапоги хороши. Где я еще такие возьму? – пролепетал в ответ Егор, впадая в алкогольное опьянение от получения большой дозы влитого в него спирта.
– Нашел, что жалеть! – злобно буркнул военврач. – Сапоги пожалел. Какая ценность? Лучше ноги свои пожалей. Как ходить собираешься?
Наконец он полностью закончил борьбу с голенищем обуви разведчика и произнес кому-то, кто стоял возле него в палатке:
– Еще спирту в него влейте.
Потом доктор внимательно, как бы оценивающе, посмотрел на лицо Егора и обратился к нему уже не официальным тоном, а будто с просьбой или пожеланием:
– Сейчас будет очень больно. Придется, товарищ Щукин, потерпеть. Иначе никак нельзя. А на сапоги плюнь. Они у тебя трофейные. Вернешься в строй, еще себе добудешь.
Разведчик промолчал. Ему и так было все понятно. Рану надо обрабатывать, потом лечить.
Голову его снова кто-то приподнял и, прислонив к губам солдатский котелок, стал вливать в рот очередную порцию зловонной жидкости.
Бывший идейным, честным комсомольцем, Егор Щукин никогда не пробовал алкогольных напитков и не стремился употреблять их. Его первое, почти вынужденное знакомство